Повесть о разуме
Шрифт:
Я не берусь восстанавливать общую картину психоневроза Э. По. Но я могу отметить, что объекты устрашения и условные связи, ведущие к ним, весьма явственны. Эдгар По пишет женщине, которую он любил (Ел. Уитман):
"Я избегал вашего присутствия, и даже города, в котором Вы жили…"
Интересно отметить, что Э. По избегал этой женщины, так как он (не имея на то никаких оснований) считал ее замужней. И только потом он "в этом разуверился".
Мотив для того, чтобы избежать этой женщины, был поистине необыкновенным.
В другом письме Э. По пишет этой женщине:
"Я не смел говорить о вас, тем менее видеть вас. В течение лет ваше имя ни разу не перешло моих губ… Самый шепот, касавшийся вас, пробуждал во мне трепещущее чувство, смутно слитое из страха, восторженного счастья и безумного, необъяснимого ощущения, которое ни на что не походит так близко, как на сознание вины…"
С поразительной ясностью Э. По раскрывает картину своей беды. Сам того не подозревая, он дает тщательный анализ своего психического состояния. Он находит в своем состоянии элементы: страх, радость и вина.
Нет сомнения, что школа Фрейда увидела бы в этом так называемый эдипов комплекс. Другими словами, увидела бы в этом тайное и подавленное влечение к своей матери. Она увидела бы в этом нравственный запрет и боязнь наказания, которое налагается на человека в условиях цивилизованной жизни.
Биографы отмечают, что Эдгар По любил образ своей матери. Всю жизнь он не расставался с медальоном, в котором был ее портрет.
Должно быть, и в этом маленьком факте школа Фрейда увидела бы истинное оправдание своих выводов.
Тем не менее, выводы эти не оправдываются. Мы снова видим здесь нечто иное, чем эдипов комплекс. И вот почему.
Мать Эдгара По умерла, когда ребенку было два года.
Сомнительно, что годовалый ребенок мог испытывать нравственное волнение или страх наказания за свои младенческие чувства к матери.
Но еще более сомнительно, что эти чувства и волнения ребенок испытывал после двух лет. Он не мог их испытывать. Он не видел матери - она умерла.
Стало быть, ребенок не мог подавлять или запрещать свое влечение к матери, в какой бы форме оно ни было. И, стало быть, если возник запрет, то он возник по иным причинам, не оправдывающим соображения Фрейда об эдиповом комплексе.
Какие же, в таком случае, могли быть иные причины? Только те, о которых мы говорим в нашей книге.
Не нравственные мотивы и не страх наказания за свои младенческие "влечения", а иного характера страх - перед предметами, в значении которых младенец ошибся, - вот что имеет место.
Оборонный рефлекс мог возникнуть только лишь на основе этих "вещественных" мотивов. Все остальные мотивы были продиктованы дальнейшим развитием. Нет сомнения, они могли оказывать влияние на поведение субъекта. Однако сомнительно, что эти мотивы могли носить патологический характер.
Итак, среди болезненных
Однако и найденные объекты с достаточной ясностью говорят нам о патологическом характере отношений к ним.
Не понимая, что с ним и каковы причины его несчастья, Э. По стал пить. Этим он хотел сбросить с себя оцепенение, хандру, торможение, которые возникали у него при столкновении с объектами его устрашения.
Умер Э. По неожиданно и при странных обстоятельствах. Он выехал из Балтимора в Филадельфию. Поездной кондуктор нашел его на полу в каком-то странном оцепенении. Его отправили в больницу. И там он вскоре умер. Свидетели его смерти писали, что и в больнице он все время находился в каком-то судорожном состоянии.
Весь путь его жизни, его болезни, тоски и гибели имеет следы патологии, имеет, как мне кажется, следы неверных условных связей, ошибочно возникших при первом знакомстве с окружающим миром.
5
О болезни Гоголя я сделаю более обстоятельное исследование. Впрочем, психика Гоголя, с чертами огромных противоречий, чрезвычайно сложна. И, видимо, добиться исчерпывающего анализа не представляется возможным без некоторых документов, каких мы не нашли в записях современников Гоголя.
Я отмечу только лишь то, что мне кажется бесспорным.
Нет сомнения, что болезнь Гоголя складывалась не только по причинам физического характера. Герцен, например, считал, что "николаевский режим вел Гоголя в сумасшедший дом". В этих словах было нечто справедливое.
С огромной силой Гоголь изобразил николаевскую Россию. Он нашел беспощадные и точные слова, изображая помещичью жизнь, николаевский строй и пошлую, фальшивую мораль общества.
На этих своих литературных позициях Гоголь был революционером, демократом, истинным представителем народа.
Однако Гоголя устрашили и безрадостные картины, какие он нарисовал, и революционность, о которой он не помышлял.
Разлад оказался весьма велик между художником и человеком, между реальной жизнью и желанием увидеть Россию иной.
Он хотел вырваться из тисков этого конфликта. Но не смог этого сделать. Он не смог и не захотел пойти по той дороге, по второй шли Белинский, Чернышевский и революционная демократическая молодежь.
Гоголь сделал шаг с тем, чтоб примириться с печальной действительностью, но этот шаг привел его в стан его же врагов.
Это и было трагедией Гоголя, той трагедией, которая усугубила его болезнь, ускорила его гибель.
Однако, помимо этой трагедии, Гоголь нес в себе и другую трагедию - конфликт физиологического порядка, который столь бурно отразился в его болезни, в его психоневрозе.