Повесть о спорт капитане
Шрифт:
— Святослав Ильич, — Рудин недоверчиво помотал головой, — самолюбие им не мешает нашей помощи просить?
— Как видишь, нет. В борьбе самбо мы специалисты. Почему к нам не обратиться? Важен результат. Мы когда-то у чехов учились в хоккей с шайбой играть. Кое-что из этого получилось. Если б мы из Бразилии или еще какой другой страны на годик футбольного учителя пригласили, думаю, наше самолюбие только выиграло бы.
Неожиданно, словно только теперь до него дошло все сказанное председателем, Рудин озабоченно воскликнул:
— Вы что это,
— И серьезно и официально, Олег. На кубок приезжал руководитель большого американского клуба — хочет культивировать у себя борьбу самбо, попросил хорошего тренера. Жду решения руководства, и начнешь оформляться.
— Почему я?
— Сам не сообразишь? Подумай. Если найдешь более подходящую кандидатуру, скажешь. Заменю. Я, например, лучшей не нашел.
Некоторое время Рудин сидел задумавшись. Потом встал.
— Да, сюрприз вы мне преподнесли, Святослав Ильич. Пойду готовиться.
— К чему будешь готовиться?
— К Америке, — серьезно пояснил Рудин. — Литературу читать, словари доставать.
— Правильно. Самбистов-то подготовишь им хороших? Не просто хороших — первоклассных надо. Твое дело — не уронить марки советского тренера, а вот чтоб твои американские самбисты наших не валили, это уж дело Воинова и его ребят. Пусть вкалывают! Как же? Теперь сам товарищ Рудин соперников готовит, теперь гляди в оба.
Монастырский встал, улыбнулся, пожал тренеру руку.
— Давай, Олег, готовься. Дело серьезное и, сам понимаешь, не просто спортивное. Да и Трентон этот, американский деятель, фигура сложная. Мы еще поговорим о нем.
Оставшись один в кабинете, Монастырский положил тяжелые руки на письменный стол, устремил взгляд в окно. Правильно ли он поступает? Интересно, что заслуживает более высокой оценки: победа советской команды над беспомощной, едва начавшей «ходить» американской или победа американской, подготовленной советским тренером? А почему надо так ставить вопрос? Самой высокой оценки заслуживает тот выигрыш, который достанется на долю спорта вообще. И вот это главное. Хотя кому же не хочется, чтобы победили свои! Только грош цена победе, добытой без труда… Нет уж, пускай Рудин едет и работает на совесть, а мы здесь тоже сидеть сложа руки не будем.
В дверь постучали. Монастырский посмотрел на часы: четырнадцать ноль-ноль. Начинался прием сотрудников по личным вопросам.
Входит мрачного вида мужчина — Николаев из орготдела. Монастырский вздыхает: предстоит тяжелый разговор.
— Садись, 'Николаев, слушаю.
— Товарищ председатель, — говорит тот глухим, тихим голосом, — как же так получается? Я три года жду квартиры. Сами знаете, как живу. Двадцать квартир дали. Я двадцатый, а вместо меня Серовой дают, а она двадцать третья. Я что, в хоромах живу? Вы побывайте у меня. Трещина в половину стены, соседей четыре семьи, окна в темный двор выходят. Где ж справедливость?
Все правильно говоришь, Николаев. Неважная у тебя комната, хоть и двадцать в ней метров, потому
— Ну что ж, что вдова? — перебил, чуть повысив голос, Николаев.'—Кто же ей мешает замуж выйти? Вокруг нее вон сколько вертится! Этот, как его из стройконторы…
— Не стыдно, Николаев? — Монастырский слегка стукнул по столу кулаком, но чернильный прибор зазвенел. — Не стыдно сплетни собирать? Она три года всего как овдовела, дочку воспитывает, у нее зарплата меньше твоей…
— Я ее денег не считаю… — пробурчал Николаев.
— Я твоих тоже считать не собираюсь. Но ты-то один живешь, холостяк. А у нее, повторяю, дочка, и теперь вот двоих первоклашек взяла, ведь знаешь. Значит, она нынче сам-четыре! На кой брала? Понимаю, несчастье такое — сестра умерла. Вполне сочувствую. А племянников зачем взяла? У нас что, государство о них не позаботится, что ли? Не в Америке, слава богу, живем.
— Не беспокойтесь, товарищ Николаев. — Серые глаза Монастырского сузились. — Государство о них позаботится. И о вас тоже. В январе еще квартиры получим. Вы теперь первый в списке. А сейчас кого надо первого размещать: одинокую женщину с тремя детьми или одинокого мужчину, товарища Николаева? Местком ведь тоже так считает.
— Местком… — Николаев иронически усмехнулся. — Как председатель скажет, так местком и укажет.
— Как вас прикажете понимать? — Монастырский встал.
— А чего тут понимать? — Николаев тоже встал, глаза его зло поблескивали. Если председатель приходит на заседание месткома и за эту Серову говорит, кто ж возражать будет?
Монастырский подошел к боковому столику, нажал кнопку интерфона и, не дожидаясь ответа, сказал:
— Наташа, пригласите ко мне Розу Борисовну. Срочно.
— А что я сказал? Я ничего такого не сказал… — забормотал Николаев, но Монастырский отвернулся к открытому окну и молчал.
Раздался еле слышный стук в дверь, и в кабинет вошла невысокая благообразная женщина.
— Звали меня, Святослав Ильич? — Она вопросительно посмотрела на Монастырского.
— Не звал, а приглашал, Роза Борисовна. Не по служебным делам, а по общественным. Будь добра, сообщи товарищу Николаеву, кто присутствовал на заседании месткома, когда окончательно решался вопрос о распределении квартир.
— Как кто? — удивилась Роза Борисовна. — Почти все члены месткома. Левин, Александров, Рымарева, Антонова…
— А я? Я присутствовал?
— Нет. А почему вы должны были присутствовать? — еще более удивилась женщина. — Товарищ Ковалев от администрации…
— После месткома ты ко мне приходила?
— Приходила, чтоб.,
— Вот, вот! О чем шла речь?
— Мы просили вне очереди дать квартиру Серовой, потому что у нее…
— Кто мы?
— Местком.
— Я вам не приказывал, чтобы вы товарища Николаева отодвинули и заменили на Серову?