Повесть о старых женщинах
Шрифт:
Все без исключения благоволили к Дэниелу Пови, он был любимцем во всех слоях общества. Крупнейший торговец кондитерскими товарами, член муниципального совета и помощник старосты церкви св. Луки, он был уже в течение двадцати пяти лет выдающейся личностью в городе. Это был высокий, красивый мужчина с подстриженной седеющей бородкой, приветливой улыбкой и блестящими темными глазами. Его добродушие казалось неиссякаемым. Он отличался достоинством без тени чопорности, люди его круга относились к нему с радушием, нижестоящие нескрываемо обожали его. Ему следовало бы стать главным мировым судьей, для этого он был достаточно богат; но между Дэниелом Пови и высшими почестями стояло одно таинственное препятствие, едва ощутимая помеха, которой невозможно было дать точное определение. Он был способным, честным, трудолюбивым, преуспевающим
Дэниел Пови предполагал, что всякий мужчина горит интересом к священному культу Пана. Подобное предположение, хотя поначалу иногда вызывало некое чувство неловкости, будучи по существу правильным, одерживало победу. Одержало оно победу и над Сэмюелом. Сэмюел не подозревал, что Пан имеет в своем распоряжении шелковые шнуры, коими может притянуть его к себе. Он всегда отводил взор от этого бога — ну, конечно, в разумных пределах. Теперь же Дэниел раза два в неделю погожим утром на виду у всей Площади, в присутствии Фэн, сидящей на холодных булыжниках, и мистера Кричлоу, с ироничной улыбкой стоящего в длинном белом переднике у своей двери, по полчаса приобщал Сэмюела Пови к самым сокровенным тайнам учения Пана, а Сэмюел Пови сему не препятствовал. Наоборот, он старался дотянуться до Дэниела и изо всех сил делал вид, что подспудно является убежденным приверженцем этой доктрины. Дэниел научил его многому, он, так сказать, перевернул перед ним страницу жизни, показал ее обратную сторону, как бы говоря: «А ты прошел мимо всего этого». Сэмюел, задрав голову, смотрел на красивый прямой нос и сочные губы старшего кузена, такого опытного, такого приятного, такого знаменитого, такого уважаемого, такого мудрого, и сознавал, что прожил свои сорок лет довольно бестолково. А потом, опустив глаза и заметив след муки на правой ноге Дэниела, подумал, что жизнь остается и должна оставаться жизнью.
Однажды вечером, через несколько недель после посвящения в тайны нового культа, его встревожило озабоченное лицо Констанции. Вообще-то всякий мужчина, женатый уже целых шесть лет и не ставший отцом, не очень тревожится при виде такого выражения лица, какое было тогда у Констанции. Три-четыре года тому назад он часто по нескольку дней находился в состоянии напряжения. Но уже давно он стал невосприимчив к волнениям такого рода. Теперь он опять растревожился, на этот раз испытывая тревогу мужчины, которого она не застает врасплох. Прошло семь бесконечных дней, и Сэмюел с Констанцией посмотрели друг на друга, как провинившиеся люди, чью тайну не спрячешь. Миновало еще три дня и еще три. Тогда Сэмюел Пови твердо, по-мужски, не таясь, произнес:
— Никаких сомнений быть не может!
И они взглянули друг на друга, как заговорщики, которые подожгли запальный шнур и не могут спастись бегством. Их глаза, в коих восхитительно и пленительно сочетались простодушная застенчивость и несмелая радость, казалось, говорили: «Итак, свершилось!»
Вот и приближается невообразимое, непостижимое будущее!
Сэмюел никогда
— Я думаю, в воскресенье нам нужно съездить к маме и сказать ей, — предложила Констанция.
Он чуть было не ответил в своей исполненной величия небрежной манере: «По-моему, хватит и письма!» — но спохватился и спросил с заботливой почтительностью:
— Ты полагаешь, что лучше поехать?
Все изменилось. Он приложил все усилия к тому, чтобы должным образом самому подготовиться к неизбежному и помочь в этом Констанции.
В воскресенье погода испортилась, и он поехал в Экс один. Туда его отвез в бричке кузен, а обратно, заявил Сэмюел, он пойдет пешком — ему полезен моцион. По дороге Дэниел, которому он не доверил своей тайны, как обычно болтал, а Сэмюел делал вид, что внимательно слушает его, но в душе отнесся к нему с некоторым презрением, как к человеку, занятому пустяками. Его будущее реальнее, чем будущее Дэниела.
Домой он, как и решил, отправился пешком по холмистой вересковой пустоши, дремлющей в сердце Англии. Он прошел полпути, когда стало темно, и он изрядно устал. Однако Земля, кружась в пустынном пространстве, вытолкнула для него Луну, и он быстро зашагал вперед. Блуждающий по свету ветер из Аравии остудил ему лицо. И наконец, с уступа холма Тофт-энд он увидел внизу, в обширном амфитеатре, мерцающие огни Пяти Городов, расположившихся на своих невысоких холмиках. И один из этих огоньков излучает лампа Констанции — один где-то там вдалеке. Значит, он жив. Он ступил под сень природы, тайны которой пробудили в нем душевный подъем. Куда уж всяким драндулетам и кузенам до этого величия!
— Черт меня побери! Черт меня побери! — повторял он, никогда раньше не бранившийся.
Глава III. Сирил
I
Констанция стояла в нижней гостиной у большого, с частым переплетом окна. Она очень располнела. Хотя всегда она выглядела пышной, фигура у нее была складная, с узкой, подчеркнутой талией. Теперь контуры сгладились, талия исчезла, кринолины, искусно ее подчеркивавшие, вышли из моды. Можно было бы понять человека, который, не поддавшись обаянию ее лица, назвал бы ее толстой и неуклюжей. Лицо ее, серьезное, доброе и полное упования, с ослепительными, свежими щечками и округлой мягкостью линий, возмещало недостатки фигуры. Ей было почти двадцать девять лет.
Стоял конец октября. На Веджвуд-стрит, что рядом с Боултен-Терес, снесли все маленькие коричневые домишки, чтобы освободить место для строительства роскошного крытого рынка, фундамент которого закладывался как раз в это время. Дома уже не заслоняли обширного участка неба на северо-востоке. Огромная темная туча с рваными краями поднялась из глубин и заслонила нежную синеву опускающихся сумерек, а на западе, за спиной Констанции, безмятежно и величаво печальное солнце садилось на затихший, как обычно по четвергам, город. Это был один из тех дней, которые впитывают в себя всю грусть кружащейся Земли и преобразуют ее в красоту.
Сэмюел Пови повернул с Веджвуд-стрит за угол, пересек по косой Кинг-стрит и подошел к парадной двери, которую открыла Констанция. Он выглядел усталым и встревоженным.
— Ну, что? — спросила Констанция, когда он вошел.
— Ей не лучше. Не скрою — ей хуже. Мне бы следовало остаться, но я понимал, что ты будешь волноваться. Поэтому я поспешил на трехчасовой поезд.
— А как справляется миссис Джилкрайст с обязанностями сиделки?
— Очень хорошо, — уверенно сказал Сэмюел. — Очень хорошо!
— Какое счастье! Тебе, вероятно, не удалось поговорить с доктором?
— Удалось.
— Что он сказал?
Сэмюел отмахнулся.
— Ничего определенного. Ты же знаешь, на этой стадии, когда водянка…
Констанция вернулась к окну, ее надежды явно не оправдались.
— Что-то эта туча мне не нравится, — тихо сказала она.
— Как! Они все еще на улице? — спросил Сэмюел, снимая пальто.
— Вот они! — воскликнула Констанция. Лицо ее внезапно преобразилось, она подскочила к двери, отворила ее и спустилась по лестнице.