Повесть о таежном следопыте
Шрифт:
Ведь лось — вездеход, у него длинные ноги и широкие копыта. Даже если, преодолевая болотистую топь, лось и начинал вязнуть, то ложился на бок и, упираясь в мох копытами, успешно переползал через трясину.
Поставить сохатых на службу человеку в болотистых пространствах Васюганья сделалось мечтой Капланова.
Он стал одним из пионеров одомашнивания лося. Лосиху Машку он приучил к себе с раннего возраста, и та неотвязно ходила за ним по тайге, будто охотничья собака. Порой она присоединялась к диким лосям, но всегда возвращалась домой. Если Капланов ночевал в тайге, Машка подходила к костру, грелась у огня или паслась недалеко от стоянки.
Он
В этот же день он встретил на болоте, недалеко от биопункта, выводок гусей гуменников — там было пять пуховых птенцов. Гуси его не испугались и продолжали кормиться, плавая среди кочек, возвышавшихся над водой.
«Край непуганых зверей и птиц…» — растроганно подумал Капланов и, сняв с плеча ружье, повесил на приметное дерево. Не хотелось сейчас идти в тайгу с ружьем, нарушать выстрелами мирную лесную тишину…
Приручив лосиху, он стал обучать езде в упряжке молодого лосенка — шестимесячного Петьку. Через короткое время он уже мог демонстрировать его на районной выставке: лосенок возил на нартах груз до пятидесяти килограммов и был послушен вожжам.
Лось бегал быстрее рысистой лошади. За час он мог пробежать до сорока километров. Летом лось мало страдал от мошки, комаров и слепней: в его коже имеются потовые железки, выделения которых губительны для кровососов. Однако в жаркое время дня лось утомлялся быстрее, чем лошадь. Во всем остальном он оказался незаменимым. Зимой и летом всегда находил себе в лесу корм и мог смело пройти почти по любому болоту.
Никем не тревожимые лоси жили здесь оседло. Кормились в сограх и на гарях, покрытых осинником и березняком. Летом часто заходили на отмели рек, поросших талом и черемухой.
Капланов, плавая на обласке [2] по глухим речкам, нередко видел лосей, забравшихся в воду. В жару они способны простоять так целый день и даже несколько дней, и тогда над поверхностью реки торчат лишь уши животных.
Осенью, в листопад, у сохатых наступал гон. В тайге слышался то короткий отрывистый стон, то протяжное трубное мычание, то громкое рявканье, то похожее на собачий лай частое рюханье маток.
2
Обласка — местное название челна.
В это время года нетрудно было увидеть и драки сохатых. Беспорядочный стук рогов разносился далеко по лесу. Иногда на старого быка дружно нападали несколько молодых самцов. Неповоротливый тяжелый бык нередко погибал под молниеносными ударами острых и длинных отростков, которые несли на своих рогах молодые лоси.
Звуки этих ожесточенных поединков, которые доносились из осенней, бушующей ветром ночи, — разве они не заставляли прислушиваться с замиранием сердца? Сперва где-то раздавались громкие глухие удары, затем они переходили в частую трескотню и непрерывный гремящий стук. Иногда шум борьбы животных будил его среди ночи. Сохатые бились где-то совсем
Капланов называл эти места на Демьянке «лосиным Эльдорадо»…
С севера уже пролетали лебеди. Темные силуэты елей отчетливо рисовались на лимонном фоне изреженной листвы берез. Берега реки опушились густым белым налетом инея, а вода в ней стала казаться черной и густой.
Всюду на воде теперь виднелись многочисленные стайки уток. Среди них, картинно изгибая шеи, медленно плавали два задержавшихся почему-то здесь лебедя.
И вот наступила зима…
Капланов все свои дни посвящал наблюдениям над лосями. Для этого иногда приходилось пускаться бегом вслед за сохатыми. Хорошая тренировка позволяла ему бежать безостановочно многие километры.
Нередко, взяв с собой собаку, он уходил далеко в тайгу, ночуя в избушке, которую срубил там с помощью одного охотника. Хотя она была крохотной, три на три метра, чтобы ее натопить в сильные морозы, Капланов заготавливал немало дров. Он весь продымился и время от времени устраивал себе баню: нагревал в ведре воду, а затем, при сорокаградусном морозе, мылся на снегу.
«Голову горячей водой моешь, — рассказывал потом Капланов приятелям, — на ногах ледяные сосульки вырастают».
Однажды зимой он вышел в трехсоткилометровый поход на север: ему хотелось понаблюдать за северным оленем. По пути он проводил по следам учет разных зверей. Оленей он увидел и даже охотился за ними.
Когда возвращался на Демьянку, выпал глубокий снег. Морозы стояли в сорок-пятьдесят градусов. Лыжи оказались узкими, малопригодными для большого снега. Он шел тайгой по охотничьим затесам на деревьях. Иногда, боясь заплутаться, забирался на ель и рассматривал местность. Ночевал у костра. Мерзлое дерево не рубилось, топор при ударе отскакивал. Капланов больше всего боялся поломать его: без топора тайгой идти нельзя.
К вечеру он терял последние силы. Так шел десять дней. Добрался до биопункта, взглянул в зеркало — и сам себя не узнал: осунулся, почернел, зарос бородой, глаза запали и воспалились. Три дня отлеживался, но тело ломало всю неделю.
На биопункте он продолжал обучать лосей ходьбе в упряжке. По вечерам, как всегда, много читал. Он усиленно пополнял свои знания. Капланов начал уже обобщать свои наблюдения над лосями, однако впереди еще была уйма нерешенных вопросов.
Для ведения хозяйства на биопункте он брал из деревни помощника. Обычно по его просьбе приходил охотник Иван, очень молчаливый пожилой эвенк. За день из него едва удавалось выжать какой-нибудь десяток слов.
Иван научил Капланова рубить амбар и выдалбливать лодку из цельной осины. От него тот узнал и другие таежные премудрости. Чтобы сохранить тепло у ночного костра, эвенк натыкал полукольцом елочки, подгребал к ним снег, и тогда между этим щитком и костром становилось тепло: здесь можно было спать и не мерзнуть даже в пятидесятиградусный мороз.
Иногда они с Иваном ходили на плановый отстрел лося. Иван любил хорошо поесть. Перед едой, как и все эвенки, долго пил чай. После удачной охоты он обычно всю ночь сидел у костра, пил чай, жарил и ел мясо. Старался не отставать от него и Капланов. Как-то вдвоем они за ночь управились почти с шестью килограммами жареной лосины.
Иван, посасывая трубку, заметил, что это пустяки, он знает случай, когда два брата-эвенка съели за ночь почти половину взрослого лося. Пожалуй, то была самая длинная фраза, которую услышал от него за все время Капланов.