Повесть о юном королевиче Зигфриде, варваре Конане, вещем драконе Фафнире и мудром карлике Альбрихе
Шрифт:
Однако могучие магические преобразования, которым подверглась поляна и ее ближайшие окрестности, не сдвинули с места главное – неподъемную железную дверь обиталища Фафнира.
Сквозь тревожный сон в свою последнюю ночь возле пещеры (Конан как раз сменил регистр стихий и переключился с растительного царства на камни и минералы), Зигфрид слышал, как гудит оправленная обезумевшим камнем металлическая дверь, словно атланты испытывают ее на прочность в ладонях-наковальнях…
Тогда, ночью, размаянный королевич не нашел в себе сил вылезти из-под медвежьей шкуры, подбитой войлоком, чтобы посмотреть, как обстоят
Молочно-пасмурное утро все прояснило.
Было очень тихо, только со стороны долины доносился глухой рокот, ничего общего с событиями на поляне, по-видимому, не имевший.
Зигфрид ополоснул лицо ледяной водой из бурдюка и нехотя побрел к пещере.
Поначалу он не заметил ничего странного – кроме, конечно, тишины. Сумасшествие природы имело те же приметы, что и вчера (из пробудившихся и окуклившихся гусениц даже вылупились бабочки). Но в целом стало поспокойней.
Пещера как пещера, дверь как дверь. Впрочем, нет. Дверь теперь казалась оплавленной и какой-то… поржавелой.
Приглядевшись, Зигфрид заметил, что металл как будто вспух изнутри.
Еще минута – и Зигфрид узнал в припухлостях очертания фигуры Конана, его дюжее тело как бы вплавилось в стальную плиту в неистовом прыжке.
В этот же миг Зигфрид понял – в своем порыве к свободе новообращенный Конан-маг, Конан-полудракон почти совершил невозможное. Но «почти» не считается…
«Царствие небесное, вечный покой».
Присевши на корточки перед барельефом, Зигфрид издал долгий, на вой похожий стон. Муки совести, жалость, омерзение, тревога – все это варево мортально булькало в его отроческой душонке.
Вот он, итог экспедиции, – два трупа и одно прорицание.
А можно сказать и так: два трупа за одно прорицание.
Что же, славный Фафнир и бедолага Конан отдали свою жизнь за то, чтобы контуры его, Зигфрида, судьбы стали чуточку отчетливей?! Выходит, так.
Он вдруг вспомнил, как, вдыхая фальшивый яблочный дух, стоял дурак дураком перед деревом, из которого рек дракон-многостаночник, вспомнил свое замешательство – какую судьбу выбрать – и… прозрел.
Долой сомнения! Вот оно, разрешение всех диспутов! Вот он, решительный аргумент в пользу силы, а значит, и правды дракона! Слова Конана – чужие, заемные слова, истинным владельцем которых являлся Фафнир, – лишь едва-едва задели окрестности пещеры, но и этого воровского прикосновения хватило, чтобы Зигфрид понял, что такое быть Ловцом Стихий.
Зигфрид покосился на застывшего в металле киммерийца… Воплощенная сила стихий рвалась из железа к свету. Зримая, весомая, вселяющая трепет.
Отвлеченные категории, судьбы мира, справедливость были смяты в воображении Зигфрида этой силой, раздавлены, перемолоты в песок. Мысли о ловле чужой памяти и вовсе вызывали недоуменное «гы?». Неужто Ловец Стихий не запомнится всем и каждому своим искусством, своей ошеломительной властью над
С детским простодушием Зигфрид вдруг подумал, что, будь он Ловцом Стихий, в первый же день мог он вырвать проклятую дверь вместе с ломтями скалы и спасти Конана из узилища прежде, чем тот принялся пожирать драконье сердце. Вот это был бы настоящий подвиг!
Сомнений больше не оставалось. Решение было принято: он отправится к озеру Нифльзее на выучку к карлику Альбриху, чтобы стать тем, кем киммериец стать не сумел.
Когда Зигфрид добрался до горного края Нибелунгенланд, природа вступала в пору холодов.
По ночам крепчал зазимок – подмораживало землю, подковывало лужи. Почки на озябших деревьях сдвигали чешуйки и предусмотрительно заплывали смолой. Бывало, по утрам снова начинал дуть южак, и на время возвращалась влажная, обожаемая Зигфридом осень.
Впрочем, по мере подъема вдоль берега горной реки к перевалу, за которым, уже с той стороны хребта Рюдеберг, лежало озеро Нифльзее, колючие утренники становились все продолжительней. Зигфрид нервничал.
А что, если на Нифльзее нет никакого карлика Альбриха?
Если круглый корабль, обещанный Фафниром, тот самый, что обшит шкурами земляных змеев линдвурмов, его там не ждет?
И никакой вообще корабль не ждет?
Если Фафнир что-то напутал?
Вдруг этот загадочный чародей Альбрих взял и умер? Ведь мог же, если погиб даже бессмертный Фафнир?
Вот о чем думал Зигфрид, меланхолично наблюдая, как быстрые воды реки несут вниз длинные ледяные пленки – гонцов скорого ледостава.
Для тревоги были основания – лошадь Зигфрида пала больше недели назад. Рядом с ней пришлось зарыть и большую часть взятой из дому провизии. Оставшуюся еду Зигфрид переложил в переметную суму и теперь волок на себе.
С каждым днем нести суму становилось легче.
Дичи, как назло, не попадалось, если не считать полнотелых по осени волков.
Зигфрид понимал: если он не встретит на Нифльзее Альбриха, на обратном пути он будет вынужден варить в походном котелке суп из своего сапога, заправляя варево заместо репы и пшена деликатесными ягодами рябины, сладкими ягодами можжевельника и питательной березовой корой.
Через четыре дня Зигфрид спустился на берег закутанного грязным ноябрьским туманом Нифльзее. Озеро Мрака выглядело как ему и положено – мрачным.
Сбывались худшие предчувствия королевича – ни занюханной деревни, ни эпического круглого корабля, ни одной живой души.
Угрюмо гадая, в какой момент путнику, оказавшемуся в его положении, пристало пасть духом, Зигфрид забросил переметную суму, облегчившуюся в аккурат на вес нетто, на широкий серый валун, имевший идеально круглую, плоскую вершину, и сам вскарабкался на него.
Оттуда, по мнению королевича, должен был открываться хороший вид.
Листвы на деревьях уже не было, если не считать ржавые одежки невысоких дубов. Природа выглядела недовольной – как-никак Зигфрид застал ее за переодеванием. Зато справа от валуна все было зелено. Брусника, голубика и багульник словно бы нарочно собрались гуртом, чтобы порадовать путника своей невозмутимостью перед лицом близкого снегопада. Зигфрид счел это хорошим предзнаменованием (ведь полянка была справа) и улыбнулся.