Повесть о Жене Рудневой
Шрифт:
Через полчаса экипажи начали возвращаться. Девушки вылезали из машин устало, медленно… И молчали. Их вид говорил о том, что им пришлось пережить. Не вернулись две машины, не было Полины Белкиной и Тамары Фроловой, Дины Никулиной и Ларисы Радчиковой.
Женя улетела в свой второй за эту ночь полет тягостно озабоченная. Пока шли к цели, она несколько раз спросила летчицу Надю Попову:
— Как ты думаешь, что с ними?
— У меня хорошие предчувствия — они будут дома, — отвечала Надя не очень уверенно. Ни о чем другом не разговаривали.
Прошла ночь — никто из четверых не вернулся. Женя и Сима Амосова, обе бледные, с запавшими от напряжения и душевной тревоги глазами, упросили было
— Это глупое безрассудство. Вы не успеете отлететь и на пять километров, как вас угробит первый встречный «мессер». Запрещаю.
Женя еле добралась до кровати, свалилась и заплакала в голос. По временам она поднимала голову, смотрела на карточку Дины, и снова рыдания рвались из ее груди. Она не заснула. Кто-то гладил ее по голове, что-то говорил ласково, даже попытался наивно подсунуть липкую конфету-подушечку, но Женя замотала головой, и подушечка прилипла к щеке. Она истомилась, затихла, но не спала, просто лежала, ослабев, и мысли застыли без движения, и казалось, ничего вокруг уже не было.
Шум, неожиданно поднявшийся в общежитии, Женя не заметила, голоса девочек доносились до нее невнятно, словно издалека.
— Женя, Женечка, да вставай же! Слышишь, нашлись, живы!
Только после энергичной встряски за плечо она подняла лицо, красное, с запухшими, глазами. Мысли медленно сдвинулись с мертвой точки.
— Слышишь, Дина жива, ранены они обе.
И тогда она увидела Надю Попову, услышала ее и поняла, а поняв, снова заплакала.
— Дай я тебе слезы вытру, — говорила Надя строго, по-матерински, обняв Женю за плечо.
Дину она увидела только через три дня, когда их с Лелей перевезли в Краснодарский госпиталь.
Весь путь, пока ехали с майором Бершанской до Краснодара машиной, Женя, не переставая, говорила о Дине, смеялась, вспоминала ее разговоры, рассказывала, как она поет, как пляшет… Когда вошли в палату, слезы снова подступили к глазам — нелегко было видеть Дину беспомощную и в бинтах, Дину, которая всегда была само мужество, сама решительность.
Дина доложила командиру о выполнении задания. Потом широко улыбнулась Жене:
— Я ведь живая, штурман.
Женя молча покивала — боялась: скажет слово и расплачется. Присели около Дины, выслушали ее рассказ о полете.
— Отбомбились нормально. Стали возвращаться, вдруг включается шесть прожекторов, шарят, ищут. Набрала высоту и — в сторону. Еще шесть включились. Не пройти, думаю. Работали мы на высоте 1100 метров, а к этому времени на 700 спустились. Высота теряется. Еще включились, ловят нас. Сколько там прожекторов, даже не знаю. Ослепили здорово. Нащупали и давай лупить. Открыли такой огонь, что просто жарко в воздухе стало. Самолет содрогается, а все мимо, уходим от снарядов. Не попадают. Стали разворачиваться, слышу, Леля говорит: «Я ранена в бедро, обернись, самолет загорелся». Глянула — висят лохмотья, ужасный вид, и огонек ползет. Вдруг как стукнет меня по ноге, будто кувалдой. Летим, а ног я не чувствую, одеревенели. Пощупала — на руке кровь. Леле ничего не говорю. А пламя еще больше. Стала скользить влево, прожектора перестали ловить, думали, что мы готовы. Сбила пламя и самолет вывела из скольжения, смотрю — 200 метров высота. Ну все, выскочили из-под обстрела. Обернулась — Леля лежит на борту. Я ей кричу: «Леля! Леля!» Молчит. Бензобак пробит, и бензин на раненую ногу течет. Припекает, боль адская, ну прямо никакого терпения нет. Лететь дальше нельзя, вот-вот заглохнем. Только бы дотянуть до своей территории.
Среди рассказа Дина заметила, как жалостливо смотрит на нее Женя. Улыбнулась, подмигнула.
— Вижу
— Не очень, значит, нормально, — как бы про себя проговорила Евдокия Давыдовна.
— Не совсем, конечно, но неплохо. Сели. Сразу легко стало. Теперь разберемся. Хочу подняться и не могу. Что делать? Приподнялась кое-как на руках, навалилась на борт и к Леле. Звала, звала ее — не отвечает. Дотронулась до нее — теплая. Жива! На минуту придет в себя и снова теряет сознание. Хотела из ракетницы стрелять, да не нашла ее. Слышу, кто-то идет. Окликнул, я ответила. «Славу богу, у своих», — думаю. Оказался шофер какого-то грузовика. Вытащил он нас с Лелей из самолета и прямиком в госпиталь. А потом еще 300 граммов своей крови отдал для меня. Мы, конечно, очнулись — видим, на подушках лежим. Леля мне говорит: «Если б не рана, подумала бы, что все это не со мной было. А ты веришь?» — «С трудом», — говорю.
— Еще хорошо, ты сама осталась в сознании, — озабоченно сказала Евдокия Давыдовна.
— Был момент, когда я чуть его не лишилась, все поплыло в голове, но ведь нельзя было…
Возвращаясь в полк, Женя думала о Дине. «Газик» по степной дороге катил ровно, по сторонам стоял бурьян, выросший за время оккупации на хлебных полях. Женя думала о словах подруги «нельзя было», о волевом упорстве, которое Дина показала на деле. Этому она учила своих подчиненных: «Если ранило вас осколком или пулей, но вы еще можете держать ручку, если самолет подбит, но еще летит, вы обязаны напрячь все силы, десять, а может, и больше раз сказать себе: «Спокойно!» и спасти жизнь экипажа, спасти машину». И вот Дина первая оказалась в отчаянно трудном положении и доказала, что слова ее не были пустым поучением… «Раньше я только читала о сильных духом, и вот теперь такие люди живут рядом со мной, вернее, я рядом с ними. Знать такого человека в реальности, как я знаю Дину или Галю, куда важнее, чем прочитать много книг о бесстрашных, волевых людях. Поразительно: Дина — моя подруга, и то, что она совершила — не легенда! После войны я буду рассказывать в университете о ней, о Гале, о Дусе Носаль, и буду говорить не только как очевидец, но и как их подруга. Странно: я люблю фантазировать и, кажется, недостатка в фантазии не испытываю, но представить все то, что произошло за этот год, у меня бы не хватило пороху. Жизнь оставила далеко позади все мои мечты».
— У Дины не только хватило храбрости, но и умения. Вот, что значит быть хорошим летчиком, — нарушила молчание командир полка, как бы дополняя Женины размышления. — Какое счастье для Радчиковой, что она была с Диной.
В ночь на 1 августа полк готовился к боевым вылетам, как обычно. Было, правда, известно, что цели особенно сильно укреплены, и это тревожило. Кое-кто из летчиц и штурманов нервничал, ссорился с вооруженцами, казалось, что те излишне копаются, нерасторопны. Волнение передавалось и техническому составу.
Незадолго до взлета к Жене Рудневой подошла с обиженным лицом Аня Высоцкая.
— Опять у меня неопытный штурман. На такую цель я с ней не пойду, я же сама…
— Постой, с кем ты летишь?
— С Лошмановой. Я хочу с кем-нибудь из «старичков»…
— Ах, Аня, Аня, не могла раньше сказать.
Женя поговорила с командиром эскадрильи Таней Макаровой, но из перетасовок второй эскадрильи ничего не выходило, и тогда ей пришло на ум взять опытного штурмана для Высоцкой из первой эскадрильи.