Повесть о жизни и смерти
Шрифт:
— Отойди, пожалуйста, подальше, от твоих духов кружится голова…
Он поморщился, отошел, мельком взглянул на себя в зеркало и, видимо, довольный собой, заговорил в прежнем наивно-пренебрежительном тоне:
— Каждый, конечно, занимается тем, что его привлекает. Одних прельщает благородная задача возвращения к жизни безвременно погибших, другим по душе спасение людей, отживших свой век, тех, кто ждет не дождется смерти. Знаменитого Фонтенеля, которому было без малого сто лет, спросили перед смертью, каково его самочувствие. «Я чувствую, — ответил он, — что мне стало трудно жить…»
Антон вскоре ушел
Его разговор с Надеждой Васильевной меня поразил. Все в нем было рассчитано на то, чтобы обидеть ее: и заносчиво вздернутая голова с взглядом, устремленным ввысь, и улыбка, больше призванная кривить рот, чем выражать радость, и небрежная поза, словно перед ним не фронтовая подруга и женщина, а пойманный с поличным вор.
— И вы здесь? — спросил он, кивнув ей головой, но не протянул руки.
— Да, и я здесь, — едва взглянув на него, сухо ответила она.
— Приятная встреча, — сквозь зубы процедил оп. — Нежданно и негаданно, кто мог надеяться…
— Будем надеяться, что вы сюда ненадолго, — с угрюмой усмешкой произнесла она, — да и штаты у нас заполнены.
Она подняла на него глаза, и я прочел в них отвращение и ненависть. «Как можно так враждовать? — недоумевал я. — Или между ними что-то очень дурное произошло…»
Антон круто отвернулся и, словно вычеркнув ее из поля своего зрения, больше не взглянул на нее.
— Я много думал, Федор Иванович, над тем, что вы мне вчера говорили. — Он удобно расположился на стуле, видимо, с расчетом на длинный разговор. — Люди, утверждаете вы, почти никогда не умирают естественной смертью, их убивает случайная болезнь. Не слишком ли большое значение придаете вы случайностям? Считать смерть событием случайным — значит возводить случайность в закономерность.
Эта мысль не могла прийти ему в голову, я ощутил ее как инородное тело и насторожился. Кто-то ему подсказал, и неизвестно, с какой целью. Неужели, прикрываясь простодушием, он затем и явился, чтобы поколебать мою веру в себя? Не так уж трудно, вооружившись слабыми сторонами чужой идеи, всем тем, что пугает еще самого ученого, посеять в его душе сомнения. Напрасно я с такой прямотой и уверенностью отвечал на его расспросы. Кто знает, не дал ли я ему повода посмеяться над моим простодушием.
Встревоженный наплывом неясных подозрений, я спохватился, что не ответил Антону на его вопрос.
— Вы хотите пересаживать человеку органы и ткани, — не дожидаясь ответа, продолжал он, — но ведь это задача со многими неизвестными… Она никому еще не удалась.
Я все более убеждался, что Антон неспроста завел этот разговор. Но что ему нужно? Предсказывать неудачи, когда искания едва начались? Я хотел уже было его отчитать, но решил выждать. Уж очень меня разбирало узнать, кто его надоумил спорить со мной, откуда он набрался этой мудрости.
— Я что-то не пойму, — с рассчитанным спокойствием сказал я, — чего больше в твоих рассуждениях: наивности или ребячества? Ведь ты отлично понимаешь, что о пересадке органов рано еще говорить. Пройдут
— Погодите, дядя, — неожиданно мягко и даже нежно заговорил Антон, — вы не так меня поняли, совсем не так…
Он ласково тронул меня за плечо, коснулся моей руки и с деликатной предупредительностью, которая сделала бы честь искуснейшему льстецу, состроил умильную гримасу.
— Кто из нас не знает, что пересадка и сращивание тканей ничего сложного собой не представляет, — с непринужденностью проговорил он, словно недавние суждения о тех же самых пересадках были произнесены но нм. — На моих глазах сращивали зародыш жабы со половиной зародыша лягушки, и этот гибрид стал жизнеспособным организмом. Подсаживали аксолотлю пятую и шестую конечности, крысе — чужую ногу, а собаке приживили полностью отрезанную лапу. Я был свидетелем того, как высушенное ухо кролика оживили спустя несколько месяцев после того, как его отделили от животного. Ученые сращивали боками кроликов, крыс и даже козу с овцой…
Я не ошибся в своих подозрениях: Антон подготовился, прежде чем прийти сюда, — где ему было запомнить столько примеров из университетского курса.
— И человеку можно пересадить, — так же бойко продолжал он, — роговицу глаза, костный мозг, хрящи, сосуды, кость теленка и даже собаки, перелить ему такую жидкую ткань, как кровь, и даже ввести семенную жидкость барана… — Его лукавая усмешка приглашала меня посмеяться над автором этого опыта — Броун-Секаром… — Все возможно, — соглашался мой недавний противник, — но к чему вам чужое дело? У вас бессмертие в руках… Не сердитесь, дядя, но вы, ей-богу, фантазер! Когда еще мир постареет, да и состарится ли он? Вы деторождение недооценили. Наплодит вам счастливое человечество такое множество детей, что среди них старичков не увидишь. Надо на вещи трезво смотреть, не забегать вперед и никого без нужды не раздражать.
Его непринужденность сменилась назидательной твердостью, с какой взрослые поучают заупрямившихся детей. Маленькие ослушники достаточно умны, чтобы самим исправиться, но строгое наставление нм не повредит.
Я решил, наконец, поговорить с ним открыто. К этому понуждал меня осуждающий взгляд Надежды Васильевны.
— Ты напрасно тратишь время, — сказал я ему. — То, что тебя смертельно пугает, меня не страшит, а радует; там, где тебе мерещится «мрак неизвестности», я вижу занимающуюся зарю… В науке нет ни своего, ни чужого, научные просторы — не отъезжее поле для охоты за славой и бессмертием. Истинная страсть не знает страхов и опасений, не боится зависти и преследований, не жертвует ничем ради личной дружбы. Не ты первый советуешь мне быть умеренным в своих стремлениях, не раздражать посредственность успехами и не лезть напролом там, где временно лучше отступить… Ничего со мной не поделаешь, я люблю и трудности, и неизвестность и вспоминаю о них с удовольствием. При мысли о том, что меня завтра, возможно, ждет неудача, я сегодня уже чувствую прилив свежих сил. Завтра их будет в два раза больше.