Повесть об Атлантиде
Шрифт:
— Ребята… Ребята, идите сюда… не трону.
Мы подошли ближе и поняли, что случилось. Береза придавила Степану ноги. Она была не маленькая. Только очень сильный человек мог бы освободиться. Степан освободился. Но идти он не мог. Ноги были перебиты.
Наверное, я чувствительный. В эту минуту мне было очень жалко Степана. И я сразу простил ему все. Но на Севкином лице сочувствия не было. Правда, он первый подхватил Степана под руку.
Это очень трудно — волочить сквозь тальник такого тяжелого
Мы положили его в лодку. Севка привязал к корме ветку, которую мы не заметили, когда вылезли на берег. На носу ветки мокрой грудой лежал самолов. Половина ветки была забита окровавленной стерлядью.
Полдороги Степан лежал неподвижно. Мы думали, что он потерял сознание. Но на середине Енисея он открыл глаза.
— Севка… — сказал он. — Слышь, Севка… Скинь самолов.
Севка молча продолжал грести.
— Севка… ведь посадят… вылечат и посадят…
Севка молчал.
— Ребята… у меня в комнате деньги… под подоконником. За рыбу выручил. Мне не нужно. Берите себе. Ключ — вот он…
Степан попробовал повернуться на бок, чтобы залезть в карман. Но повернуться он не смог. Он прислонился головой к борту и смотрел на нас не мигая.
— Боря, — громко сказал Севка, — когда пристанем, ты беги в милицию, а я его покараулю.
Некоторое время Степан лежал молча. Потом он заговорил хрипло, с большими паузами:
— Кого караулить?.. Меня? Не убегу… не на чем… Скинь самолов, Севка. Я тебе ружье куплю… новое… взамен того…
— Нет, — сказал Севка.
— Ты мне сети порезал…
— Порезал, — сказал Севка.
— …Сотни на две… Я же ничего… А что ударил, — извини.
Севка наклонил голову и стал грести еще быстрее. Берег был уже близко. Степан приподнялся на руках.
— Не знал я, что ты такой, — сказал он, морщась. — Я ведь все равно что раненый… Мне… может… не ходить больше… А ты — предатель. Не смогли честно. Значит, — так?
Севка покраснел и бросил весла.
— А кто самолов ставил? Мы!? — крикнул он. — А сетка?!. Незаконная!.. А я — предатель? — Севка подтянул ветку и рывком перевернул ее. Самолов плюхнулся в воду и пошел на дно. Из-под борта вынырнула окровавленная, но еще живая стерлядь. Она слабо виляла хвостом, пытаясь уйти в глубину. — На! — крикнул Севка. — Сам ты предатель!
Мы подошли к берегу. Перевернутая ветка тащилась сзади.
Севка выпрыгнул из лодки и, не оглядываясь, пошел прочь.
Степан уехал от нас, как только вышел из больницы.
Письмо отца лежит передо мной. Я засовываю его в карман и бегу на улицу. Я втискиваюсь в телефонную будку и долго уговариваю коменданта вызвать
— Севка! — ору я в трубку. — Ура! Дом обвалился!
— Ты спятил? Или ты уже сдал экзамен? — спрашивает Севка.
— Нет, — кричу я, — просто мне очень хочется съездить домой! Поедем?
— Летом можно, — говорит Севка.
— Приходи, есть интересное письмо.
— Лучше ты… — говорит Севка. — Мне некогда.
Я швыряю трубку на рычаг и бегу к остановке.
Ферзь
Сначала мы сидели рядом. Вернее, сидел я, а мальчишки, встав коленками на скамью, смотрели, как мечутся в железной яме потные шатуны.
Потом, усевшись, они драматическим шепотом говорили о язях, которые до Канева берут на пареный горох, а ниже — хоть обрежь! — на кукурузное тесто. В их словах была такая убежденность, что я совершенно ясно представил себе подводную стенку, перегородившую Днепр напротив Канева. По обеим сторонам стенки толклись заговоренные язи.
Я молчал и слушал.
Так я узнал, что на левом берегу Днепра осколков от снарядов и сейчас столько, что если пошарить хорошенько, то можно построить машин на целую МТС. Недавно «один» нашел исправный автомат, сначала пострелял, а потом уже сдал в милицию. А под Каневом местные жители до сих пор глушат рыбу немецким толом. Но когда такую же штуку проделал дачник, они возмутились и отвели его к председателю сельсовета. Дачник заплатил пятьдесят рублей и был доволен: мог получить пять лет!
Мальчишки ехали в Канев к какой-то бабке Алёне. С именем «Алёна» у меня всегда связывалось представление о девочке, золотистой, как подсолнух, длинноногой и звонкой. А тут — бабка! Да еще я подслушал, что бабка «никого не обязана кормить задаром», и тот из мальчишек, кому она не была бабкой, везет с собой двадцать рублей денег.
Видно, хорошо дружили эти мальчишки: ведь только старые друзья могут придумать такое — поменяться мешками с едой.
Ревниво поглядывая друг на друга, они развязали свертки и долго хохотали, когда обнаружили, что обоим матери завернули картофельные котлеты. Они съели половину, а остатки выбросили за борт — чайкам.
— Коля, — сказал один, — давай купим лимонаду: у меня тридцать копеек есть.
— А мне мамка сказала: не менять.
— Менять нельзя, — подтвердил второй. — Разменяешь — уплывут. Да у меня хватит. — Он побежал к буфету, но скоро вернулся. — За бутылку берут. Шесть копеек не хватает.
Конечно, после этого лимонаду захотелось еще больше.
— Знаешь, Колька, давай твою десятку разменяем. Потом бутылку сдадим и доложим. А бабке скажем, что тебе мелкими дали. Все равно — десятка.