Повесть в стихах: Чужая боль
Шрифт:
Хоть денег выдалось немало,
их всё равно не доставало,
(но разыгрался аппетит!)
а потому взяла кредит
и сумма та значительна;
Антон был поручителем.
И всё сбылось на редкость ладно.
Ах, как меня благоговел!
Какие дифирамбы пел!
Теперь, звучали бы нескладно
все те слова по той стезе,
что "ОН, по гроб ОБЯЗАН мне" ...
Кредит платили
покуда не ушла в декрет;
а что стряслось уже потом,
как всё спустилось кувырком,
как закатилась жизнь в кювет,
прекрасно знаете ответ.
Не обольщалась я особо
на то, что будет впереди,
но сердце тешилось в груди
одним, что выбрались из гроба.
А тут опять судьбы удар;
нет, то не жизнь, то сон - кошмар!
Отколь корысть, откуда злоба?!
Где честь? Где стыд? Ну хоть бы, крошки?!
Неужто лишь одна бравада!
В душе безумствовали кошки ...
В ответ на юные оплошки
невзгод явилась кавалькада;
за ту любовь, души порыв,
её возвышенный позыв -
(в кавычках) высшая награда.
Вот так вот, именно, мне мнилось
мне за наивность мою - "милость" -
моей судьбинушки урок.
А кабалы не малый срок!
Три года, каждый месяц нужно
ходить в тот банк, платить послушно
сей тяжкий денежный "оброк";
быть своевременно должно
на счёт той суммы внесено
в три раза большее число,
чем я платила за жильё.
О, деньги, деньги!
– где их взять???
И вновь меня объяли мысли,
вползли, как змеи и зависли
клубком в мозгах моих; опять!
Язвя нашёптывают бесы
свои мне пакостные пьесы,
с коварным тем же их советом:
"Иди, иди и сделай это" ...
И жажда нудно мозг мурыжит:
пойти и спрыгнуть с этой крыши,
там, где живёт Антон, в тот дом
и под его упасть окном
разбитой вдребезги. Тогда,
поймёт он сразу без труда,
узрев лежащую плашмя,
что это ОН убил меня.
Перед глазами заиграло
и я уже почти мечтала:
как совесть у моей могилы
его терзает с жуткой силой ...
Но думы яро отметала,
в уме решительно черкала
все те зловещие флюиды,
что призывали к суициду.
Сама себе твердила твёрдо,
и хладнокровно и упёрто:
– Поставлю на ноги я дочку -
и это всё, на этом точка!
Да нет, пожалуй, мало видеть,
как тужилась возненавидеть:
его, себя, и всех и вся ...
Сама себя в уме казня,
я, призывая злые
травила их, надеясь вскоре,
что их бушующее море
разрушит разом с треском, с хрустом
все наши с дочерью преграды -
и на катящейся волне
(столь нежной, будто в сладком сне!)
нас принесёт в приют наградой -
и это будет наша Гавань!
Добро - в ней признак самый главный,
а верховодит смысл здравый;
где все любимы и прекрасны,
где мир как солнце греет всех,
всем дарит счастье и успех ...
А значит, потуги напрасны.
Тамара Львовна, благо ей!
Я каждый день молила Бога,
чтоб дал ей сил, здоровья много
от благодарности своей.
И я боялась!
– если честно;
(боязнь быть может неуместна?)
да как бы вдруг не умерла,
не заболела, не слегла ...
Её поддержка полновесна
настолько важною была.
Потороплюсь, скажу скорей!
Притом сполна, скажу, как есть,
(и те слова почту за честь)
что дочь совсем была на ней.
А почему? Да дело в том,
что с рокового того дня
вся жизнь замкнулась для меня
в буквальном смысле на одном:
в погоне жёсткой за рублём.
И сразу я из домоседов
вмиг в летуна преобразилась.
Как полоумная носилась!
Но в нанимателях в беседах
сарказм с издёвкой вперемешку
сменяли горькую усмешку;
ломалась всякая надежда,
поистрепалася одежда.
Причём настолько, в самый раз,
идти на паперть в ранний час,
а не бежать, искать прилежно
всем обстоятельствам в угоду
себе доходную работу;
мне не везло и безнадежно.
Да зоркий здесь не нужен взгляд!
Я ощутила сразу шкурой
по зыбкой жизненной фактуре,
что угодила прямо в ад.
Казалось, что, взбесившись мир,
хотел в заглот сожрать меня
и бесполезна беготня;
на мне его финальный пир.
От невезений изнывая,
но всё равно не унывая,
в душе не проклинала мир.
Идя сквозь слёзы, боль, нужду,
и за авто кредит душивший
(на коем разъезжает бывший)
с терпеньем стойким наряду
я мысленно в ночи бессонной
встав на колени пред иконой,
как грудничок молила Бога -
равно, как он кричит о пище!
Как просит корку хлеба нищий;
помог бы только, хоть не много.
Я не просила избавленья,
всем бедам быстрого решенья,
чтоб те исчезли без забот.