Повести и рассказы из духовного быта
Шрифт:
XI. Первое напечатанное произведение. Когда, кем и где?
– В газете Берса (кажется, в «Русской правде») рассказ «Два дня», вошедший потом в том «Записки старого студента», приблизительно в 1873 году.
XII. Было ли первое напечатанное произведение прочитано близким людям? Их нравственное, критическое или практическое влияние.
– Никогда не читал близким своих рукописей. Стеснялся и таил.
XIII. Изменения или сокращения, сделанные в рукописи по требованию редактора или издателя.
– Не было.
XIV. Самовольное исправление, добавление,
– Не было.
XV. Опечатки: a) искажающие смысл произведения и b) буквенные.
– Не помню.
XVI. Цензурные препятствия к напечатанию; изменения и искажения текста. Какие?
– С цензурой часто приходилось иметь дело. Помню, цензор (кажется, Кюнер), когда «Северный вестник» представил ему мой рассказ «Шестеро», очень хвалил его, но пропустить его для подцензурного журнала отказался и посоветовал поместить в бесцензурной «Русской мысли», что я и сделал.
XVII. Даром ли было отдано для напечатания первое произведение или за оттиски (или экземпляры). В каком количестве?
– Просто было дано без всяких условий, лишь бы напечатали. Но был уплачен гонорар.
XVIII. Первый гонорар. Со строки, с листа или полностью за всю рукопись?
– Со строки, почем – не помню. Получил 50 руб. с чем-то.
XIX. Неисправность в платежах издателя или редактора. Вследствие недобросовестности или несостоятельности?
– Довольно долго гонорар был задержан вследствие прекращения газеты, но все же был уплачен.
XX. Отношение родственников и посторонних лиц к первому напечатанному произведению.
– Покойный Арс. Ив. Введенский 6 почему-то очень хвалил рассказ «Два дня» и читал на одной из своих пятниц.
XXI. Напечатано первое произведение под своей фамилией или под псевдонимом? Каким?
– Под псевдонимом, а каким, не помню.
6
Введенский Арсений Иванович (1844–1909) – литературный критик, библиограф, историк литературы. Сын дьякона.
XXII. Первые критические отзывы. Где и кем?
– Не помню.
XXV. Борьба за существование в начале литературной деятельности и теперешнее положение.
– Никогда не прекращалась.
На действительной службе
Повесть
Среди встречающей публики, наполнявшей огромный сараеобразный зал железнодорожного вокзала, резко выделялись две фигуры. Обе они принадлежали к духовному сословию и были одеты в длинные рясы. Но на этом кончалось сходство между ними, и, вглядевшись в них повнимательнее, сейчас же можно было догадаться, что это люди разных положений. Тот, что стоял у круглого афишного столба и внимательно читал распределение поездов юго-западных железных дорог, по всем признакам, принадлежал к духовной аристократии губернского города. На нем была темно-зеленая атласная ряса; на груди его красовался большой крест на массивной цепи и еще что-то на цветной ленте. Полные щеки его, молочного цвета, окаймлялись седоватой растительностью, которая внизу сгущалась и впадала в широкую тщательно расчесанную бороду. На руках были черные
Другой помещался на скамейке в самом углу, прижатый огромным узлом, принадлежавшим какому-то толстому мещанину, который сидел рядом. Прежде всего бросалась в глаза его совершенно седая, очень длинная борода, которая казалась еще длиннее оттого, что он склонил голову, так что борода касалась колен. На коленях лежали руки с длинными, неуклюжими пальцами и с выпуклыми синими жилами. Полы серой порыжевшей от времени рясы раздвинулись, и из-за них выглядывали большие сапоги из грубой юхты 7 . Старик был тонок, сухощав и сильно сутуловат. Бледное лицо его казалось мертвенным благодаря тому, что он закрыл глаза и дремал. Но иногда шум, происходивший на платформе, заставлял его просыпаться; он с некоторым недоумением обводил взором многочисленную публику, к которой, по-видимому, не привык, и потом, как бы сообразив, в чем дело, опять погружался в дремоту.
7
Юфть (мест.: юхта) – сорт мягкой кожи.
Все примечания составлены редактором наст. изд.
Духовному лицу в атласной рясе надоело наконец изучать расписание поездов; оно уловило минуту, когда сидевший в серой рясе открыл глаза, и подошло к нему. Последний тотчас же быстро схватился, встал и по возможности выпрямился.
– Смотрю, смотрю, знакомое лицо… и не могу определить, где я мог вас видеть! – сказало лицо в атласной рясе приятным баритоном с растяжкой.
– А я так сию минуту узнал вас, отец ректор!.. Я, ежели изволите помнить, диакон села Устимьевки, Игнатий Обновленский.
Ректор выразил удовольствие, смешанное с удивлением.
– Обновленский… Обновленский… Ваш сын… Да, да, да, да! Так вы отец Кирилла Обновленского?! Очень приятно, очень приятно!.. Хороший был ученик, образцовый!.. Знаете, ведь мы за него получили благодарность от академии… Как же, как же!.. Очень, очень приятно! Что же он теперь? Кончил?
Дьякон Игнатий Обновленский был видимо обрадован одобрением столь важного лица, как ректор семинарии. В его больших глазах заиграли искры, и самые глаза увлажились. Он готов был плакать от восторга всякий раз, когда столь лестно отзывались о его младшем сыне Кирилле.
– Ах, ваше высокопреподобие, он кончил… первым магистрантом кончил… Да, первым магистрантом.
– Ну, и что же, оставлен при академии? Первых всегда оставляют.
– Нет, не оставлен!
И голос дьякона вдруг дрогнул и понизился. Старик был смущен. Как же, в самом деле, первых всегда оставляют, а Кирилл не оставлен?! Почему же он не оставлен? Писал ведь он: «Дорогие, – говорит, – мои старики, еду я к вам и больше уже от вас не уеду…» – значит, не оставлен…
– Гм… Это странно!.. – сказал отец ректор. – Признаюсь, даже не понимаю.
У дьякона задрожала голова; сердце его сжалось не то от какого-то непонятного дурного предчувствия, не то от стыда перед отцом ректором за то, что его сын, за которого семинария даже благодарность получила, все-таки не оправдал полностью всех надежд.
– И я не понимаю!.. – почти шепотом сказал он. Что-то стояло у него в горле и мешало говорить.
– А я вот племянника жду. Тоже академик. Вместе с вашим Кириллом в академию отправили. Сюда и назначен, в нашу семинарию, – сказал отец ректор, как бы желая загладить впечатление неприятного разговора.