Повести и рассказы из духовного быта
Шрифт:
– Нет… Так… У меня, знаешь, башмак узкий… Пока натяну на ногу…
Кирилл долго оставался один в комнате. Когда, наконец, он вышел, было уже темно, и Анна Николаевна не могла разглядеть выражение его лица.
На другой день утром теща уехала в город, захватив с собою «капитал», чтобы его в банк положить.
– Это вернее будет, – сказала она Муре. Впрочем, она оставила четыре сотни «на всякий случай». Уезжая, она не сказала Кириллу ни одного наставительного слова, полагая, что и так довольно… Муре же она шепнула, отозвав ее в сторону:
– Я
«Ничего мне не надо. Что бы ни случилось, я останусь с Кириллом!» – подумала Мура, и когда мать отъехала, она подошла к мужу, взяла его под руку и тихонько произнесла:
– Ты знаешь, Кирилл… я…
Она не договорила и покраснела. Кирилл нежно поцеловал ее руку и сказал:
– Бедная моя Мурка!..
– Мура! Я хотел бы сосчитать, сколько нам стоит жизнь! Это любопытно! – сказал однажды Кирилл.
Мура догадалась, что это «мамочкино дело»; но видя, что он действует не прямым путем, а дипломатическим, решила и со своей стороны пустить в ход хитрость.
– Изволь! – сказала она, взяла карандаш и бумагу и принялась громко высчитывать. Пользуясь полным неведением Кирилла, она ставила на все цены наполовину меньше. В конце концов вышло, что они проживают около двадцати пяти рублей в месяц, то есть почти столько же, сколько зарабатывают. Получился даже какой-то остаток в несколько десятков копеек.
«Эге! значит, Анна Николаевна сказала это так себе, для острастки!» – подумал Кирилл и рассказал Муре о своем разговоре с протоиерейшей.
– Ты же видишь эти цифры! – чрезвычайно правдивым тоном ответила Марья Гавриловна.
Результатом этого разговора было то, что Фекла продолжала возмущаться хозяйственными порядками в доме настоятеля и все осталось по-прежнему.
Прошло уже четыре месяца с тех пор, как Кирилл поселился в Луговом. Отношения его к прихожанам и к причту настолько уже определились, что отец Родион, все время рассчитывавший, что «молодой человек в разум придет», однажды сказал отцу Симеону и Дементию:
– Нет, это не молодость, а загвоздка, други мои! Вот оно что!
– Именно, отец Родион, загвоздка, – согласились причетники, – и притом каверзная!
– Это надобно переменить! – объявил отец Родион.
– Обязательно! – подтвердил причт.
И в самом деле, надо было подумать об этом. Луговские прихожане не только пользовались новыми порядками, а прямо злоупотребляли ими. Люди далеко не бедные давали за большие требы пустяки. Иной за погребение совал гривенник. Сначала для причта это уравновешивалось тем, что в седмицу отца Родиона они драли вдвое больше. Но в последнее время прихожане стали хитрить. Они всеми силами старались оттянуть требы так, чтобы они приходились на седмицу настоятеля, оставляя отцу Родиону только самые неотложные. В эту осень из двух десятков венчаний каких-нибудь пять-шесть пришлись на долю отца Родиона; остальные
Когда отец Родион убедился, что «тут не молодость, а загвоздка», он одел парадную рясу и камилавку и в таком официальном виде отправился к настоятелю. Уходя, он сказал матушке, что намерен «хорошенько поговорить с ним».
Первая увидала его Фекла. И парадный вид его, и самый этот визит показались ей настолько необыкновенными, что она побежала в комнаты и оповестила Кирилла:
– Отец Родион идет к нам! В камилавке и в новой рясе!
– А, милости просим!
Отец Родион, тяжело ступая и размахивая широкими рукавами рясы, взошел на крыльцо. Кирилл вышел к нему навстречу и ввел его в комнату. Поздоровавшись с Мурой, которая тут сидела, отец Родион грузно сел и сказал:
– А я давненько у вас не был, отец Кирилл!
– Давненько, давненько! Всего один раз и были, отец Родион!
– Да и вы у меня не более того, отец Кирилл!.. Оно, знаете, когда очень близко живешь и часто видаешься, не замечаешь!
Сначала казалось, что отец Родион просто хотел нанести визит. Но, сделав еще два-три общих замечания, он как-то особенно громко откашлянулся в сторону и сказал:
– А я к вам, собственно, по делу, отец Кирилл!
– А что такое, отец Родион?
– Есть, есть такое дело… важное дело!
И сказав это, он взял свою бороду левой рукой и приподнял ее вверх, потом выпустил и опять то же самое проделал. Мура встала и тихо вышла в другую комнату. Она поняла, что стесняет.
– Отец Кирилл, так невозможно, невозможно! – прямо заявил отец Родион. – Сами посудите, у меня шесть взрослых дочерей, и никто их не сватает… Должен же я промыслить о них, чтобы их прокормить и одеть… Наконец и приданое кое-какое сколотить надобно… Ведь шестеро их, шестеро…
– Отец Родион?!
– Опять же возьмите вы для примера Дементия. У него тоже куча, надобно всех пристроить к ученью. Но я вам скажу, что даже и не об этом речь, а хотя бы о том, чтобы прокормить их домашними способами. И того нету, отец Кирилл…
– Отец Родион?!
– Нет, уж вы позвольте, отец Кирилл, дайте мне договорить. Знаете, я неразговорчив, мне трудно это, но ежели я уже начал, так сделайте милость! Четыре месяца я ждал, что вы сами поймете, ан вижу, нет. Ну что ж, думаю, отверзи уста! Вот и отверз. И вы на меня не сердитесь, отец Кирилл, но только, ей-же-ей, так невозможно! Невозможно, отец Кирилл!
– О чем это вы говорите, отец Родион? Вы словно на кого-то жалуетесь…
– Именно жалуюсь! На кого? На вас, на вас, отец Кирилл! Вы решились сделать нас нищими… До вашего приезда мы не только довольно зарабатывали на прокормление свое и прочее тому подобное, но еще и откладывать по малой дозе на черный день могли. Теперь же – страшно сказать! Даже на прокормление не хватает. В каких-нибудь четыре месяца вы… извините меня, отец Кирилл… вы распустили прихожан вконец, вы испортили приход!