Повести и рассказы из духовного быта
Шрифт:
– В него еще не въелась рутина, притом и корыстные виды еще не успели овладеть им. Молодая душа доступнее добру, и вы увидите, что он будет мне добрым товарищем!..
Надежда Алексеевна слушала эти речи со скептической улыбкой. Глаза ее, устремленные на Кирилла, казалось, говорили: «Какой ты еще наивный и чистый ребенок! Не сыскать тебе товарища, потому что ты один только и есть такой!».
В это время доложили, что приехал новый священник. Надежда Алексеевна решила принять его в другой комнате и вышла туда.
Но дверь была полураскрыта, и Обновленские
Силоамский вошел степенно и прежде всего стал отыскивать образа. Найдя маленькую иконку в углу под самым потолком, он трижды перекрестился и поклонился в ее направлении. Затем он поклонился и хозяйке.
– Позвольте представиться: вновь назначенный священник Макарий Силоамский.
Надежда Алексеевна ответила поклоном и пригласила садиться.
– Давно прибыли? – спросила она собственно для того, чтобы был какой-нибудь разговор.
– Вчерашнего дня. Но, несмотря на это, сегодня уже почел своим долгом отстоять обедню, а также представиться моему старшему товарищу, отцу Кириллу. Засим поспешил нанести визит вам. Позвольте рассчитывать, многоуважаемая Надежда Алексеевна, что встречу с вашей стороны благосклонность.
– Я к вашим услугам!
– Нет, я пока никакой просьбой вас не обеспокою, но на будущее время случиться может какая-либо нужда. Например, заведется коровка-другая – где ее содержать? Или, например, сенца недохват – к кому обратиться, как не к благосклонной помещице?
– Я к вашим услугам! – повторила Надежда Алексеевна и поднялась с лицом еще более холодным, чем при встрече.
– Более не смею вас беспокоить! – сказал отец Макарий и, тоже поднявшись, медленно наклонил голову, приложив правую руку к груди. Надежда Алексеевна кивнула головой и прибавила:
– Вот сюда!.. Не угодно ли! Эта дверь ведет в сад… У вас, вероятно, свои лошади?
– Да-с, парочку имею!.. За женой взял. Ничего, коники шустрые… Мое почтенье!..
Надежда Алексеевна возвратилась в столовую и сейчас же начала говорить о садовнике, который три дня где-то пьянствует и не появляется в саду. Она вообще избегала говорить о людях дурно, считая это уделом сплетниц.
– Что же вы ничего не скажете о вашем госте? – спросила ее Мура.
– Он произвел на меня дурное впечатление! – сказала Надежда Алексеевна и продолжала о садовнике.
Кирилл печально опустил голову и думал: «Не успел показаться на глаза, как уже спешит предупредить: я попрошайка, имейте это в виду! Еще ничего ему не нужно, а он уже боится, чтобы не сочли его человеком самостоятельным. Странное дело! откуда это берется? В семинарии этому не обучают, а жил он еще слишком мало. Неужели это вошло уже в кровь и передается из рода в род, как особая способность? Как это грустно, как это грустно!».
Вечер прошел вяло. Надежда Алексеевна была под влиянием дурного впечатления. Она старалась занимать гостей, но из этого ничего не выходило. Кирилл слушал невнимательно и отвечал неохотно. Он думал «об особой способности, вошедшей в кровь» у его собратов и «передаваемой из рода в род».
Они уехали домой рано,
– Что же это вы, господа, здесь сидите? Отчего не пожалуете в комнату? – спросил Кирилл. – Фекла, ты что же, не пригласила?
– Да я, батюшка, просила их в комнату, так не захотели, – ответила Фекла.
– Нет, ничего-с!.. Воздух хороший теперь! – нежно сказал дьякон.
Кирилл пригласил их в комнату. Марья Гавриловна ушла в спальню и занялась сыном.
– Ну, что скажете, господа? – спросил Кирилл причетников, заставив их сесть.
Дьякон откашлялся и промолвил, несколько запинаясь:
– Мы к вам, отец Кирилл, по своему делу… Давно уже собирались мы вот с Дементием Ермилычем обеспокоить ваше внимание, но между прочим…
Дьяк Дементий, очевидно, нашел, что дьякон городит неподходящее, поэтому он со своей стороны громоносно откашлялся и выпалил:
– Пропадаем, отец Кирилл, прямо пропадаем!
Кирилл поднял на него свои взоры.
– Каким образом? – спросил он.
– Прямо почти что с голоду, отец Кирилл, пропадаем!
– С голоду?
– С голоду, отец Кирилл! Крепились мы долго, боялись обеспокоить вас… Но, наконец, нету сил… Семейства большие имеем, а корму никакого; самый, можно сказать, слабый… Жалованья, которое от помещицы, никак не хватает, землицы мало, с доходов брать воспрещено и никаких нет.
– Это действительно, действительно! – подтвердил дьякон.
– Не об излишке хлопочем, отец Кирилл, а о пропитании, прямо о насущном. Дети плачут, кушать хотят, отец Кирилл.
Кирилл уже ходил по комнате, заложив руки за спину и наклонив голову. Ему теперь показалось совершенно ясным, что дьякону и дьячку действительно должно было не хватать их малого жалованья. Ему самому в обрез хватало его жалованья, а у них его было гораздо меньше, между тем детей у них масса, тогда как у него один, да и тот еще ничего не стоит ему. Положение его было затруднительное. Он сам создал их бедность, а помочь был бессилен. Если бы у него что-нибудь оставалось, он охотно предложил бы им, но этого остатка не было. Отступиться же от новых, введенных им порядков он не мог. Это была первая его победа, которую он высоко ценил.
– Отец Кирилл! – осторожно воззвал дьякон.
Кирилл остановился и посмотрел на него.
– Мы, собственно, с просьбой.
– Ну-те! ну-те! – нетерпеливо сказал Кирилл. Ему так хотелось, чтобы эта просьба была для них существенна, а для него исполнима.
– Землицы у нас мало, а у вас, отец Кирилл, побольше, и даже очень порядочно церковной земли. И притом она у вас гуляет… Так не отдадите ли нам, примерно, за четвертый сноп?
– А сколько мне земли приходится? – оживленно спросил Кирилл.