Повести и рассказы
Шрифт:
Вскоре Мария вынуждена была снять свои модельные туфельки, взяла их в руки.
— Прямо пальцы горят… Были как будто ничего, а теперь тесноваты…
— Растешь!
— Расту? Может, просто усохли, давно не надевала…
— Давай понесу, — предложил Дема свои услуги.
Девушка отрицательно мотнула головой:
— Нетяжелые.
Млеет в солнечной дымке поселок, растут, становятся все более четкими мачты радиостанции.
Собираясь в путь, Мария и сама была убеждена, что идет только в библиотеку и никуда больше, что внезапное ее решение пойти в поселок
Да еще хоть был бы он один, без посторонних… Встретиться с ним наедине было бы счастьем, а что это будет за встреча на людях, на виду у всех этих дам, не в меру любопытных! Таким только попади на язык! Все, что волнует тебя, разгадают, все, что зреет в душе для одного, увидит каждый… Не хочет она такой встречи. Никому, ни одному постороннему взгляду не откроет она свое заветное чувство, свою девичью тайну! Птица и та бросает гнездо, если чужой глаз в него заглянет, а ей, Марии, там заглядывали бы в самую душу… Нет, лучше она потерпит, лучше дождется Вовика на маяке!
Так она решила, но сощурившиеся от изобилия света глаза ее сами все время искали чего-то, искали напряженно, беспокойно. Когда же наконец увидела в заливе знакомый силуэт «Боцмана Лелеки», Мария сразу остановилась и, весело сжимая зубы, смеясь от боли, снова надела свои тесные туфельки.
— Пускай жмут!
Рыбозаводцы расположились невдалеке от поселка, на диком пляже, и Мария не могла обойти их стороной: тропка стлалась вдоль берега как раз мимо их стоянки. На открытых просторах острова человек виден за километры, и там, на пляже, наверное, еще издали заметили Марию и Дему, приближавшихся со стороны маяка.
Как и надеялась девушка, Вовик перехватил их на тропинке. Отделившись от своей компании, он легко взбежал на песчаный холмик и остановился, поджидая, с охотничьим ружьем на плече. Был он в белых, тщательно отутюженных брюках, без кителя, в одной лишь шелковой майке, золотой от загара… Когда Мария с Демой приблизились к нему на расстояние какого-нибудь десятка шагов, Вовик с притворно свирепым выражением лица перекинул ружье с плеча на руку, точь-в-точь так, как проделал это отец Марии, выпроваживая непрошеных гостей из запретной зоны маяка.
— Стой! Зона! Кто такие? — выкрикнул Вовик, вызвав громкий хохот внизу, на пляже.
Девушка простила ему эту шутку, а Дема вдруг насупился. Исподлобья глядя на капитана, он шел прямо на него.
— Ты снова с ружьем на остров? Сезон, к твоему сведению, еще не открыт!
— Для хорошего стрелка всегда сезон, когда дичь есть!
— Думаешь, для директорских сынков законы не писаны?
— Что ты к нему привязался, Дема? — не вытерпев, вступилась за капитана Мария. — Он же птицу не бьет!..
— А почему с ружьем?
— А почему бы мне не быть с ружьем? — спокойно улыбнулся Вовик. — Может, я на дуэль тебя вызвать хочу?
— Слишком ты легок в весе, хлопче, для дуэли со мной…
Почувствовав, что назревает ссора, Мария подтолкнула Дему к тропинке.
— Иди, я сейчас тебя догоню… Постой, на
— Что тебе взять?
— «Сын рыбака»… или еще что-нибудь…
— Ладно, — буркнул «олимпиец» и зашагал своей дорогой, а Мария с улыбкой обернулась к капитану. В глаза ей бросилась вытатуированная у него на груди голубая русалка с распущенными косами и такая же голубая надпись под нею: «Кого люблю — того целую». Чувство, похожее на ревность к этой голубой русалке, на миг шевельнулось в душе Марии и растаяло.
— Это что, девиз?
Вовик весело тряхнул своей черной, кудрявой, еще мокрой после купания головой.
— Может, и девиз…
Как небо, как море, никогда не утомляющее взор, — таким был сейчас для нее этот долгожданный капитан. Ничего, кроме Вовика, не существовало для нее в эту минуту, — вернее, все, что было вокруг, существовало только для того, чтобы дополнять его, — и небо и море. Подойдя совсем близко к Марии, он улыбнулся, и такой нежностью повеяло от него, что, казалось, скажи он слово — она бросится ему в объятия, прильнет, как та русалка, к его груди.
Опомнившись, девушка заметила, что стоит с Вовиком на холме, на виду у всех. Приехавшие — кто плескаясь в море, кто растянувшись на песке — с почти нескрываемым любопытством поглядывали сюда, на этот счастливый, видный, как казалось девушке, всему острову холмик. Мария не узнавала себя: при всей своей природной застенчивости она не испытывала сейчас никакого смущения. Никакого! Стояла, свободно выпрямившись, и было ей только радостно, была только гордость, что она рядом с ним, любимым своим капитаном.
И правда, чего ей стыдиться, что скрывать?
Пусть сколько угодно смотрят, как ласкает она его взглядом, как радуется этой встрече, — сияющая улыбка не сходила с ее разгоревшегося лица… Не то что на виду у пляжа — на виду у всего мира она готова была сейчас встать со светлым своим чувством, первой своей любовью!..
На пляже тем временем, видимо, говорили о них. Краем уха Мария услышала сказанное кем-то из женщин: «Смотрите, какая славная девчушка! Вовику нашему во всем везет!..» Приятно это было слышать Марии, и люди на пляже сразу стали приятны ей, потому что все они, наверно, тоже любили Вовика… Одни, встав в кружок, перебрасываются мячом, другие заводят на коврике патефон, а сам директор, товарищ Гопкало, в подтяжках, в натянутой на лысину женской панаме, сидит над корзинкой, потрошит рыбу для ухи. Директорша кричит ему, чтобы он набросил что-нибудь на плечи, а то совсем сожжется, но он и в ус не дует, хотя непривычные к солнцу плечи его стали уже розовыми, как у младенца.
Поймав на себе взгляд Марии, товарищ Гопкало приветливо помахал ей зажатым в руке ножом.
— Как там старик твой? Громы на меня мечет?
— Да было…
— Наверно, и с трибуны грозился ославить?
— А разве не стоит?
— Конечно, сами виноваты… Распоясались, зашли не в свои воды, он и вытурил…
— Вовик, — долетело из группы сидевших на песке женщин, — долго ты будешь там держать свою полонянку? Веди ее сюда!
Вовик неохотно предложил девушке: