Повести и рассказы

Сенкевич Генрик

Но всякий, кто осмелился бы подумать, что цирк господина Гирша является приманкой только для индейцев, китайцев и негров, навлек бы на себя справедливый и — видит бог! — небезопасный гнев господина директора. Напротив, с приездом цирка в Анагейм съезжаются не только окрестные фермеры, но и жители мелких соседних городов: Вестминстера, Оранжа и Лос-Ниетос. Улица Апельсина бывает тогда так запружена всевозможными повозками и тележками, что среди них трудно пробраться. Местный «большой свет» представлен полностью. Молоденькие стройные мисс со светлыми челками, взбитыми над самыми глазами, грациозно восседая на козлах, правят лошадьми и весело щебечут, сверкая зубками; испанские сеньориты из Лос-Ниетос бросают долгие томные взгляды из-под кружевных накидок; замужние женщины, одетые по последней моде, гордо шествуют, опираясь на руку своих загорелых мужей-фермеров, весь наряд которых состоит из потрепанной шляпы, рипсовых панталон и фланелевой рубашки, застегнутой ввиду отсутствия галстука па крючок и петельку.

Все шумно здороваются, окидывая внимательным взглядом наряды, оценивая, насколько они «фешенебельны», и потихоньку сплетничают. Между повозками, украшенными цветами

и напоминающими огромные букеты, гарцуют на мустангах молодые люди, наклоняясь с высоких мексиканских седел, заглядывают украдкой под женские шляпки. Полудикие лошади, испуганные грохотом повозок и шумом толпы, вращают налитыми кровью глазами, вскидываются на дыбы и пронзительно ржут, но ловкие всадники словно бы и не замечают этого.

Все говорят о «грандиознейшем аттракционе», то есть о подробностях вечернего представления, которое своим великолепием должно превзойти все, что только можно было видеть до сих пор. И действительно, огромные афиши извещают о настоящих чудесах. Директор Гирш, «маэстро бича», выступит с самым свирепым из всех известных до сих нор африканских львов. По программе лев должен броситься на директора, единственной защитой которого будет бич. Но это обыкновенное орудие превратится в чудодейственных руках (всегда согласно программе) в огненный меч и щит. Кончик бича будет жалить, как гремучая змея, сверкать, словно молния, греметь, как гром, и держать на расстоянии чудовище, которое тщетно будет метаться и бросаться на артиста. Однако это еще не все: шестнадцатилетний Орсо, «американский Геркулес», рожденный от белого и индианки, будет носить шесть человек, по трое на каждом плече; сверх того, дирекция предлагает сто долларов каждому, «независимо от цвета его кожи», кто сможет побороть юного атлета в рукопашной схватке. По Анагейму прошли глухие слухи, что с гор Сан-Бернардино специально для этой цели прибыл Гризли-Киллер (Истребитель Медведей) — охотник, известный своей силой и неустрашимостью, который первым осмелился, с тех пор как стоит Калифорния, выйти на серого медведя, вооружившись только ножом и топором.

Возможная победа «истребителя медведей» над шестнадцатилетним цирковым атлетом доводит разгоряченные умы всей мужской половины населения Анагейма до последней степени возбуждения. Ведь если Орсо, до сих пор повергавший па землю самых сильных янки от Атлантического до Тихого океана, окажется теперь побежденным, то бессмертная слава покроет всю Калифорнию.

Женщины не менее возбуждены следующим номером программы: тот же самый могучий Орсо будет носить на тридцатифутовом шесте маленькую Дженни, «чудо света», о которой афиша гласит, что она самая красивая девушка, какая только жила на земле «от начала христианской эры». И несмотря на то, что Дженни не более тринадцати лет, директор также предлагает сто долларов каждой девице, «независимо от цвета кожи», которая осмелилась бы соперничать красотою с «воздушным ангелом». Все мисс из Анагейма и его окрестностей от мала до велика, читая этот пункт программы, презрительно улыбаются и единодушно заявляют, что вступать в подобное соревнование было бы недостойно «леди» из порядочной семьи. Тем не менее каждая из них предпочла бы даже отказаться от своего кресла на бегах, чем пропустить вечернее представление и лишить себя возможности взглянуть на эту маленькую соперницу, красота которой, по всеобщему мнению, несомненно померкнет в сравнении с красотой сестер Бимпа. Обе сестры Бимпа, старшая — Рефуджио и младшая — Мерседес, небрежно откинувшись в прелестной коляске, как раз в это время читают афишу. Их прекрасные лица не выражают ни малейшего волнения, хотя они и чувствуют, что в эту минуту на них устремлены глаза всего Анагейма: на них смотрят как бы с мольбой поддержать честь целого округа и в то же время с патриотической гордостью, основанной на убеждении, что красивее этих двух калифорнийских цветков не найти во всех городах и каньонах Нового Света. Ох, и хороши же сестры Рефуджио и Мерседес! Недаром в их жилах течет чистая кастильская кровь, о чем их мать не устает бесконечно повторять, выражая тем самым свое глубокое презрение ко всем темнокожим, а также и к обладателям светлых волос, то есть к янки.

Обе сестры, стройные, легкие, преисполненные тайного очарования, полны томной неги и такой неизъяснимой сладости, что при приближении к ним сердца у молодых людей трепещут от тайной и невысказанной страсти. От сестер Рефуджио и Мерседес исходят чары, как благоухание от магнолий и лилий. Их лица красивы, кожа прозрачна, хоть и окрашена, точно отблеском утренней зари, легким румянцем, а взгляд манящих черных с поволокой глаз открыт и нежен. Закутанные в спадающие складками муслиновые мантильи, они сидят в засыпанной цветами коляске, такие невинные, спокойные и прекрасные, что, кажется, и сами не сознают своей красоты. Анагейм смотрит на них, пожирает их глазами, гордится ими, влюблен в них.

Какова же должна быть эта Дженни, если она хочет одержать победу? «Сатердей уикли ревью» писало, правда, что, когда маленькая Дженни взбирается па верхушку шеста, опирающегося на могучее плечо Орсо, когда там, вверху, высоко над землей, ежеминутно рискуя упасть и разбиться насмерть, она раскрывает ручки и начинает порхать как мотылек, в цирке наступает тишина, и не только глаза, но и сердца с трепетом следят за каждым движением прекрасного ребенка. «Кто хоть раз видел ее на шесте или на коне,— кончает «Обозрение»,— тот уже не забудет ее никогда: величайший художник в мире, сам мистер Гарвей из Сан-Франциско, который расписывал Палас-Отель, не создал бы ничего подобного».

Скептически настроенная, или просто влюбленная в сестер Бимпа, анагеймская молодежь считает, что тут явное преувеличение. Однако все это должно выясниться только вечером. Между тем движение около цирка растет с каждой минутой. Из длинных деревянных балаганов, окружающих полотняный цирк, доносится рычанье львов и рев слона, пронзительно кричат попугаи, вцепившись в обручи, висящие на столбах, обезьяны раскачиваются на собственных хвостах или передразнивают публику, удерживаемую на расстоянии протянутой вокруг строения веревкой.

Наконец из цирка выезжает процессия с целью окончательно поразить публику. Во главе процессии движется огромный фургон, запряженный шестеркой лошадей с плюмажами на головах. Возницы в костюмах французских почтальонов правят лошадьми; на повозках стоят клетки, где вместе со львами сидят леди с оливковыми ветвями в руках. За повозками шествует слон, покрытый ковром, с башней на спине и с лучниками внутри башни. Трубят трубы, звенят бубны, рычат львы, щелкают бичи — словом, весь караван с шумом и гамом продвигается вперед. Мало того: за слоном катится машина, напоминающая орган, с трубой, как у паровоза, которая при помощи пара наигрывает; а вернее, с адским визгом и присвистом извергает национальный «Янки Дудл». Иногда пар задерживается в трубе, и тогда из нее выходит обыкновенный свист, что, однако, нисколько не уменьшает энтузиазма толпы, которая, вне себя от восторга, слушает эту пронзительную песню пара. Американцы кричат «ура!», немцы «хох!», мексиканцы «эвива!», а кагуиллы вопят, словно дикие животные, искусанные оводом.

Толпы потянулись за повозками, место около цирка опустело, попугаи перестали орать, мартышки кувыркаться. «Грандиозный аттракцион», однако, не принимает участия в процессии. На фургонах не видно ни «непревзойденного маэстро бича» — директора, ни «непобедимого» Орсо, ни «воздушного ангела» — Дженни. Все это для большего эффекта приберегается на вечер. Директор находится то внутри здания, то заглядывает в кассы, в которых сидят его негры и скалят в улыбке белые зубы,— заглядывает и злится. Орсо же и Дженни как раз в это время заняты репетицией в цирке. Однако под его полотняной крышей царит тишина и полумрак, особенно густой в глубине, куда уходят скамьи; почти весь свет, проникающий сквозь купол, падает на посыпанную песком и опилками арену. При этом тусклом, просеянном через полотно свете видна одиноко стоящая у парапета лошадь. Выхоленный конь, очевидно, скучает: он отмахивается хвостом от мух и вскидывает головой, насколько ему позволяет туго натянутый белый повод. Постепенно глаза начинают различать и другие предметы: шест, на котором Орсо обычно носит Дженни, и несколько оклеенных бумагой обручей, через которые Дженни прыгает,— все это лежит, небрежно брошенное, на песке. Полуосвещенная арена и погруженный в полный мрак цирк напоминают покинутое здание с давно заколоченными ставнями. Расположенные амфитеатром ряды скамеек, освещенные лишь кое-где, выглядят, словно руины. Не оживляет картины и стоящий у парапета с опущенной головой копь.

Но где нее Орсо и Дженни?

Проникающая сквозь щели полоса света, в которой летают и снуют пылинки, падает золотистым пятном в глубь самых задних рядов скамеек. Пятно, перемещаясь вместе с движением солнца снаружи, наконец освещает Орсо и Дженни.

Орсо сидит на спинке скамейки, а рядом с ним Дженни. Она прильнула своим прелестным детским личиком к плечу атлета, а рукой обняла его за шею. Глаза девочки подняты кверху, точно она внимательно прислушивается к словам товарища, который, наклонившись к ней, кивает иногда головой, как бы что-то растолковывая и объясняя ей. Они так нежно принялись друг к другу, что их можно было бы принять за влюбленную пару. Но обтянутые бледно-розовым трико ножки Дженни, не достающие до земли, раскачиваются совершенно по-детски взад и вперед, а ее поднятые глаза выражают лишь глубокое внимание и сильное напряжение мысли, а не какие-либо более нежные чувства. К тому же ее фигура едва лишь начинает приобретать женские очертания. Вообще Дженни еще ребенок, но такой очаровательный, что, не в обиду будь сказано господину Гарвею из Сан-Франциско, расписывавшему Палас-Отель, ему действительно трудно было бы представить себе что-нибудь подобное. У нее и в самом деле ангельское личико: выражение ее огромных грустных голубых глаз серьезно, нежно и доверчиво; темные брови вырисовываются необыкновенно четко на белом лбу, ее белокурые шелковистые, рассыпавшиеся волосы бросают такую тень на лицо, какой не постыдился бы не только мастер Гарвей, но и некий другой художник по имени Рембрандт. Девочка напоминает одновременно и Золушку, и Гретхен. Поза, в которой она сидит, прижавшись к Орсо, свидетельствует о натуре робкой, нуждающейся в опеке. На этой фигурке в стиле Греза кажется удивительно странным цирковой костюм, состоящий из розового трико и короткой газовой юбочки, расшитой серебряными блестками, такой коротенькой, что она не прикрывает даже колен девочки. На темном фоне, в золоте солнечных лучей, тоненькая девочка выглядит словно олицетворение света и легкости в сравнении с квадратной фигурой юноши.

Орсо, одетый в трико телесного цвета, издали кажется нагим. Солнечный луч освещает его непропорционально широкие плечи, чересчур выпуклую грудь, втянутый живот и слишком короткие, по сравнению с длинным туловищем, ноги. Его могучие формы кажутся наспех высеченными топором. Орсо обладает всеми характерными для циркового атлета особенностями, но настолько преувеличенными, что он похож на карикатуру. К тому же он некрасив. Когда он поднимает голову, видно его лицо с чертами хотя и правильными, быть может даже слишком правильными, но словно застывшими и тоже как бы вытесанными топором. Низкий лоб и спадающие чуть ли не до самого носа черные, похожие на конскую гриву волосы, унаследованные им, вероятно, от матери-индианки, придают его лицу угрюмое и грозное выражение. Напоминая чем-то быка и медведя, он вообще является воплощением страшной и злой силы. Да он и на самом деле совсем не из добрых. Когда Дженни проходит мимо стойл, где стоят лошади, благородные животные поворачивают головы, смотрят на нее умными глазами и тихонько ржут, как бы желая сказать ей: «Как поживаешь, дорогая?» При виде же Орсо они даже вздрагивают от страха. Орсо — замкнутый, раздражительный и угрюмый юноша. Негры господина Гирша, исполняющие обязанности конюхов, клоунов, музыкантов и акробатов, не любят его и досаждают как только могут, а так как он к тому же и метис, то они открыто высказывают ему свое презрение. Директор, который, говоря по совести, не очень-то рискует, ставя сто долларов против каждого, кто возьмется побороть Орсо, тоже ненавидит его. Но он в то же время боится Орсо, как укротитель зверей — льва, и бьет его при всяком удобном случае.