Повести и рассказы
Шрифт:
И настолько он хитрой прикладывать слово-то к слову! Слово-то выговаривашь одно-то, друго-то – ведь надо взять скоро… Пушкин говорил как с полки брал; и все разно сказывал. Век не придумать никому, как он придумывал.
Пушкин нов чин завел в стихах. Сердцем весел, не хотел над старыма остатками. Сам повел, никого не спросился. Сел выше всех, думу сдумал крепче всех. В еговых словах не заблудиссе. Кабыть в росстил лежит. Все-то видишь, все-то понятно: выговаривать-то не спуташь. Сколь письмо егово до людей дохоже! Старых утешат, молодых забавлят, малых учит…
У Пушкина
У других писателей колосина, и мякина, и зерно – в одно место, у Пушкина – хлеб чистой.
Я даве упряг слушала Пушкина-то. Он тяжелы мысли уводит, на скуку не молвит ничего. Весело умет, опять друго-грозно да заунывно по старому образу.
Бориса Годунова долги-ти строки, кручинны-ти речи, вот чего люблю! «Счастья нету в душе», – голосом-то так по слезам ездит… [19]
19
говорится об опере
В кую пору гремят трубы-ти да набаты-ти, в ту пору Годунов-от слово-то выпеват.
У Пушкина показана солева-то строка, строчной-то развод. В исподи головой горько-то слово поется. Начинают выговаривать стоя, открыто лицо-то, а станет преклоняться, проведет по лицу-ту платом. Это пенье Пушкин сам списал.
Я сегодня навидалась Пушкина-та в окне в магазине. На книгах стоит. И женочка рядом, не в ту сторону личешком. Не эта ли Наташа-та егова?… Краса бы холостому, как лошадка на воле? Нет, женился, влепил голову-ту. Много подруг было, одну ей пуще всех зажалел…
Наташа-та на карточки: глаза грубы, волосы как ящерицы, грудешко голо. Эку бы только на выставку, напоказ стоя возить… Замуж-то с пятнадцати годов собиралась: «Не жарьте рыбы крупной. Жонихи приедут, дак чем принимать будете?…» А женихи-ти -дуга за дугой – все мимо. Хоть на пирах, на балах она всех красивее, да приданого-то – веретеном тряхнуть…
Пушкин на придано не смотрит. Сватается у ейной матери:
– Маменька, вы бы мне бы Наташу дали…
– У меня дочки как пробки замуж летят, и все за богатых. Вы ей голодом заморите. Вам папа много ли выделят?
– Я не на папу надеюсь, все на свое письмо.
– Я подумаю.
Ей родня и ругат:
– Что ты, дика, этажиссе, он у всех в славы, приданого не спрашиват… На сухари будешь сушить девку-ту?…
Свадьба отошла, зажили молоды… Натальюшка выспится, вылежится, вытешится, тогда будет косу плести, у ей зажигалка така была пучок завивать. Где бы пошить или чашку вымыть, у Наташи шляпка наложена, ножка сряжена погулять… Придет – рукавицы, катанцы мокры бросит кучей. Пушкин высушит, в руки ей подаст. Он чего спросит, она как не чует… Ложки по тарелкам забросат порато, хлебать сядет без хлеба. И сказать нельзя… Как скажешь?… Пушкина матка ли, сестра ли обиходила коров-та. Наталья-то не радела по хозяйству.
Живут задью наперед.
Все к изъяну да к убытку пошло. Пушкин все как не во своей воле. От табаку-то он весь угорел!
Пробовал Наташу-ту добра доводить. Она уши затыкат:
– Вы мне уши опеваете своими стихами, всю квартиру заставили книгами да засыпали бумагой!
Знакомые спрашивают Пушкина:
– Все-то успокоится, в ночь-то вы пишете ли?
– Весна была, дак ручей-то летел, кипел, ломал. А холодна пора, дак вода-то не шевелится…
Долго он терпел, только стихом подкреплялся, песнями отманивался от бед.
А к Наташе приезжой кавалер Дантест заподскакивал, долгой, как ящерица…
Пушкину свои наговаривают:
– Ты в бумагах-то сидишь, ничего не видишь?
– Вы ничего не понимаете!
Только горюет в стихах:
Куда бежу?Тесен град Петров.Негде спрятаться от клеветы,Жена меня в беду положила,Обещание свое борзо позабыла…Наташа, что ты надо мною сделала?!Которы ему привержены, плачут:
– Саня, не жалей ты жену-то; жалей, да с умом. Не падай духом. Без такого песенного наблюдателя нельзя стоять царству. Не роняй своего чину…
Вот газету добыла, почитай-ко, почему он на белом свете нажился скоро… Ужо молчи, я засказываю сама.
Ноне досмотрелись в книгах, что царь кавалера-то подослал. Дантест-от был на жалованье, что он царю на ложе чужих жен да дочерей добывал.
Царь-то хоть бравой, как сунут кол, как палка прям, а плоть-та обленилась -дак все нова надо. Царь, а вот что проделывал!
Он Пушкина женочку прилюбовал на гулянках. Самому ей доступать неприлично, приезжего кавалера и нанял. Ему от дела тысячу посулил. Чуть Дантест через порог, царь встречу бежит:
– Наташу видел ли? Давно ли видел? В гости-то сулилась ли?
Однако и Пушкин знат свою очередь. Он не хочет навыкнуть срам терпеть. А некуда на царя просить. И некуда убежать…
Чины и вельможи видят, что Пушкину от царя управы не будет, стали с маху щелкать:
– Ты велик ли зверь-то, Пушкин! Шириссе больно. На твое место охочих много будет стихи писать. Кому нужны эки-ти комары летучи! Пушкин их зачнет пинать, хвостать…
Царь тоже забоялся. Он давно Пушкина ненавидел, для того что Пушкин смала письмами да стихом властям задосадил. Этот Перьвой Николай терпеть не может людей, которы звыше его учены. Выговску пустыню, эко место знаменито, он сожгал.
Укладывают с Дантестом:
– Женку мы у его урвали, тепере надо самого убить.
А не убить, дак от него быть убитым. Кто его, смутьяна, хлопнет, тот у меня первым генералом будет.
Этот кавалер побродяга была всемирна, бесстрашна. Всю жизнь с пистолетами промышлял.