Повести и рассказы
Шрифт:
Он двинул состав с цистернами на главный путь.
Трегуб пустился обратно к станции, но его остановил Билибин.
Билибин схватил его за плечо и удержал на месте. Большой, мясистый, он возвышался над диспетчером, как гора.
— Ваших Витю и Славу я отправил с соседями, с Краюшкиными, с друзьями вашими, — сказал он, и отблески пламени, пожиравшего домики поселка, играли в его выпуклых, неподвижно устремленных на Трегуба глазах.
Он отпустил плечо Трегуба, но теперь Трегуб взял его за локоть — движение, которого он не позволил бы себе час назад.
— А жену Анюту с Катей?.. — промолвил
Билибин вновь взял его за плечо и, все так же прямо глядя ему в глаза, резанул со всей точностью и решительностью хирурга:
— Ваша жена и дочка убиты. Она схватила Катю на руки и побежала к вам. Крикнула: «Витька, Славу возьми!» Она убита с Катей на пути к вам. Витя и Слава — в безопасности.
— О-у-э, — какой-то странный стон вырвался сквозь стиснутые зубы у Трегуба, и лицо его сморщилось, как у ребенка.
Билибин продолжал крепко держать его за плечо, потом вдруг притянул, обнял и поцеловал. Затем отстранил и приказал:
— Возьмите себя в руки.
Трегуб стоял, склонив голову, схватившись пальцами за рукав кителя, облегавшего большое тело инженера. Надо шагнуть через эту пропасть. Шагнуть. Но разве это возможно? Рука инженера все крепче сжимала его плечо.
VII
Ни одной звезды уже не отыщешь в небе, вернувшем себе свой синий цвет, утреннее солнце встало над землей, пробуждая щебет и чириканье в зеленой листве, а Шерстнев все еще лежал в траве.
Догадка не пришла сегодня. Нет, не пришла. Это немножко похоже на трудные роды. Надо встать и пойти к Леночке. Но он лежал неподвижно, и конструкции продолжали перемещаться в его мозгу. Вот если б Барбашов видел его в таком состоянии, нашел бы над чем посмеяться.
Когда между ним и небом повисла, гудя и сверкая, крылатая громада, он явственно различил черные кресты. Он не шевельнулся, только глаза его перестали мигать. Но когда, отрываясь от самолетов, полетели вниз, как ненужный балласт, первые бомбы и грохот первых разрывов ворвался в утреннюю тишь, тогда он вскочил и пустился к станции. Все, что он думал минуту назад, отошло сразу…
Нестерпимо просвистела бомба, упавшая прямо на домик диспетчера. Дом рухнул, весь занавесившись лохматым, взъерошенным дымом. Шерстнев был еще далеко, но и тут его слегка шатнуло взрывной волной.
Пламя вырвалось из дыма, пожирая остатки вчерашнего благополучия, и Шерстнев так явственно увидел Леночку, словно это она колыхалась там в кроваво-черном облаке, он ощутил ее всем своим телом, он увидел ее всю сразу, она заполонила его и весь мир. Ему даже крик ее почудился, ее отчаянный зов. Широко раскрытыми глазами глядел он на эту внезапную и злую гибель, затем кинулся к пылающим руинам.
Сухой жар опалил его, дым ел глаза, и слезы срывались с ресниц, — но он вглядывался, вслушивался, звал. Никого. Ни звука в ответ. Только трещит дерево в огромном костре, сжигавшем вчерашний день.
Он побежал к мосту.
Мост был привычным рабочим местом в его жизни, и он стремился к нему, как к ясности, как к вышке, с которой он оглядит
Состав с цистернами пятился с запасного пути, платформа за платформой, лязгая и грохоча, выкатывались на главный путь, словно кто великанской рукой перематывал эту цепь громадных, толстых, приземистых сосудов. На краткий миг остановилось быстрое движение, затем паровоз потянул, дернулись платформы, и, когда Шерстнев подбежал к железнодорожному полотну, состав уже мчался к мосту. Промелькнула последняя платформа, и два неподвижных человека открылись глазам, как резкий контраст стремительному бегу поезда. Они, как внезапный тормоз, остановили Шерстнева на полном ходу. Это Билибин и Трегуб стояли меж путей. Шерстнев стремглав бросился, почти прыгнул к ним. Быстро глянув на поникшего Трегуба, он крикнул Билибину:
— Что это он?..
Билибин ответил:
— Жену с дочкой убило.
Трегуб продолжал беспомощно держаться за рукав инженера.
Огромная сила сопротивления всякому горю, всякой беде поднялась в Шерстневе. Он обнял Трегуба как брата и обратился к Билибину:
— Что же ты его на эти цистерны не посадил? Отправь его — что ж ты стоишь? Не видишь разве, что с ним такое?..
Трегуб поднял голову. Кажется, его, как слабого ребенка, хотят услать отсюда? И вся прежняя гордость отличного работника возмутилась в нем. Он отстранился от Шерстнева и сказал:
— Есть приказ начальника дороги угнать составы. Я выполню приказ.
Даже голос его изменился — оловянный какой-то.
И он пошел, держась очень прямо, слишком прямо.
Билибин пояснил, как бы оправдываясь:
— Неизвестно, что он выкинул бы, если б узнал вдруг, случайно… Уж лучше сразу сказать. Уезжая, надо знать, кто остается…
— Куда уезжая? — не понял Шерстнев, глядя вслед Трегубу. — Не рухнет, — добавил он. — Прокомандует.
Трегуб уже распоряжался, выкрикивая приказы новым, недобрым, жестким голосом, и Шерстнев видел и слышал в нем себя, свое горе.
— Елена Васильевна ждет тебя, — продолжал Билибин, и Шерстнев дрогнул, шагнул к нему:
— Леночка?..
И он так тряхнул Билибина, словно вся сила, освобожденная от борьбы с бедой, передалась его рукам.
— Она уже за рекой, — говорил Билибин, невольно шагнув назад.
Шерстнев чувствовал себя легким, почти воздушным.
— Идем! — воскликнул он и заторопился к мосту.
Билибин говорил:
— Остальные женщины и дети уже уехали. — Он не сказал, что это он отправил их. — А Елена Васильевна в дрезине, в тупичке за мостом. Выведем на пути — и до… — Он назвал ближайший крупный железнодорожный узел. — Там начальник дороги, там будут дальнейшие распоряжения…
Белый китель его стал зеленым — видно, не раз при близких разрывах Билибин ложился наземь.
— Кто у моста остается? — спросил Шерстнев.
Они спешили к реке, и Шерстнев смотрел на мост, по которому мчались угоняемые прочь составы. Поезда стремились на восток, и мост спасал их.
Фашистские налетчики уже прогудели дальше, а те, кто отбомбился здесь, повернули обратно за новым смертоносным грузом. Артиллерия сузила область обстрела, — огонь сосредоточился в районе поселка и станции.