Повести и рассказы
Шрифт:
— Страшно было? — спросил Шерстнев.
— Мерзавцы! — ответил писатель. — Как они ворвались в нашу жизнь! Они ворвались, все эти бомбы в наш разговор.
— В нашем эшелоне трое убитых, одиннадцать раненых, — отозвался Шерстнев. — Ребенок один убит… — Он промолвил тихо: — Первый раз в жизни я досадую, что делаю мосты, а не пушки, не автоматы, не бомбы и снаряды!..
*
Леночка ждала его около двух недель, не имея о нем никаких вестей. Она усиленно работала, и никто на службе не мог бы заметить ее
А он все не приезжал, не возвращался. Как там, в вагонетке дрезины, она гнала от себя страх за него, радуясь всякой работе, всякой нагрузке. Однажды вечером она взяла с полки роман отца «Покой». Это был очень плохой роман, но в нем нашлась фраза, которая вдруг поразила ее. Эта фраза — «счастье в движении, а не в покое». Может быть, ничего нового в этом изречении нет, может быть — даже наверное, — отец взял эти слова из какой-нибудь другой книги, но ей эта фраза открыла очень многое. Ее муж был воплощенным движением, и девчонкой она боялась подчиниться ему, быть увлеченной в некий бурный поток, ее тянуло к покою, а покой был в увесистом, нешатком Билибине. «Вот в чем дело», — думала она и не понимала, что могло ей хоть на миг понравиться в Билибине.
Глупой девчонкой она мечтала невесть о чем, а когда это невесть что пришло к ней, она испугалась собственных мечтаний, она попыталась убежать от них. Так она понимала себя сейчас, потому что влюбилась в своего мужа. Отец нашел счастье в самообмане, он воображал себя гением, как и она до брака воображала себя сокровищем, но отец одной фразой все же помог ей. «Счастье в движении, а не в покое…»
*
Он вернулся вечером, когда она уже была дома. Отворив дверь и увидев его, она взвизгнула, как девчонка, и прижалась к нему. Все для нее исчезло в этот миг, ее самой не стало, был только он…
Кто сказал, что она не любила его? Она всегда любила его. Только его. Это очень странно и очень хорошо — любить другого человека больше, чем самое себя, гораздо больше!..
В этот вечер он позвонил только Левину, тому самому рыжему инженеру, который всегда верил в него. Больше никому он не сообщил о своем приезде. Все было отложено на завтра.
Утром, когда Шерстнев и Леночка уже позавтракали и собирались на работу, явился Левин. Они пошли вместе. Левин рассказывал о группе конструкторов, которой специально поручается разработка самых насущных военных проблем, также, конечно, и проблемы крана.
— Ясно, что вы в этой группе, — сообщил он.
Шерстнев ответил решительно и точно:
— Я иду в армию. Фронт мне все подскажет.
Леночка отозвалась живо:
— Я — тоже. Не спорь, — обернулась она к мужу. —
Так, шагая по улицам Москвы, они в простом разговоре решали свою судьбу. Левин знал, что спорить с этим человеком бесполезно.
— Его не переубедишь, — объяснял он товарищам по отделу. — Раз он решил — значит, так уж и сделает.
Барбашов заметил:
— Что ж, Шерстнев — прекрасный производитель работ, он может стать способным командиром железнодорожного батальона. Попадет на свое место. Война вообще все проясняет.
В этих словах ничего недоброжелательного как будто, не заключалось, но Левин возразил:
— Мы услышим еще о Шерстневе не только как о производителе работ. А командовать батальоном — это большое дело. Ни я, ни вы не способны к этому.
Он обратился к Билибину:
— Вот вы, специалист по организационным делам, вы смогли бы?
Билибин промолчал. Его снедало беспокойство. По неуловимым признакам, ему одному заметным, он чувствовал, что в организационной перестройке, происходившей во всех отделах наркомата, его откидывает куда-то в сторону. Он неудержимо скатывался к скромной роли работника технического контроля, он переставал быть главным среди товарищей. Судьба Шерстнева не заботила его сейчас.
Шерстнев был назначен в технический отдел железнодорожной бригады, отправлявшейся на Западный фронт.
В августе Леночка тоже получила наконец назначение в армию — в штаб той же железнодорожной бригады, где был ее муж. Провожая ее, Левин говорил:
— Удивительные письма получаю я от Николая Николаевича. Чем сильнее бедствия, чем горше нам, тем сильнее он верит в будущее. Удивительно бодрые письма. У него есть в последнем письме такая фраза: «Разрушая, я в мыслях своих восстанавливаю…» Вы передайте ему, пожалуйста, вот эти мои замечания по поводу его последних соображений, здесь я даю ему некоторые выписки, может быть пригодятся.
Когда Леночка прибыла в штаб бригады, она уже не нашла мужа в техническом отделе. Шерстнев добился все-таки назначения командиром батальона.
XI
Машина мчала Шерстнева по лесной дороге, подбрасывая на ухабах.
Даже на большом ходу Шерстнев замечал по сторонам грибы. Грибов было множество, их хватило бы, должно быть, на колонну грузовиков, — никто не собирал их той осенью.
Уже издали Шерстнев увидал, вернее, угадал мост.
Военная обстановка сложилась так, что мост этот стал фронту совершенно необходим. К нему выслали зенитную батарею, к нему кинут железнодорожный батальон. Надо во что бы то ни стало отстоять железнодорожную связь с фронтом.
Берега речки поросли лесом, — значит, заготовка материала в случае чего могла быть произведена тут же, транспорт для подвозки не нужен. Лес — подходящий…
Все это Шерстнев соображал, подходя к короткому мосту, висевшему над глубоким провалом узенькой быстрой реки.
Командир батальона, шедший ему навстречу, был немолодой человек, лет под сорок, высокий, плечистый. Он шел к Шерстневу при полной амуниции, но вся эта боевая оснастка нескладно топорщилась на нем, как бы нацепленная наспех, без понимания, для чего все это приспособлено. Лицо у него было толстое, с отвислыми щеками добродушного жителя хорошо меблированной квартиры. Он неловко поднес руку к козырьку и, улыбкой как бы извиняясь за этот жест, начал: