Повести и рассказы
Шрифт:
— В общежитии, — отвечал инвалид.
— Скучаете?
— Скучаю, — согласился инвалид.
— Представляю себе. А на что живете?
— В папиросной артели состою.
— А чем до семнадцатого года занимались?
— Прапорщиком был. Потом погоны снял, фельдшером работал.
— Так, — сказал Черныш. — Это скучно. Ну, давай до утра пить. Денег у меня хватит: все, что было, захватил.
Но оркестранты, собрав в чехлы свои инструменты, уходили уже и огни в зале тухли.
Инвалид сказал:
— Идемте со мной. Я вам местечко, чтоб до утра, покажу.
VIII
И
Инвалид усадил Черныша в клубном ресторане за столик и, еле сдерживая возбуждение, попросил денег.
— Вы посидите, пиво пейте, а я играть пойду. Я вам наиграю столько, что на всю жизнь хватит.
Черныш сунул ему денег, сколько попало в руку, и остался в одиночестве. Он медленно пил пиво. Ему было плохо: словно он попал в чужое общество, с которым он все равно никогда не сроднится. А оркестр играл что-то шумное и быстрое. Чернышу хотелось просто пить чай, и чтобы граммофон пел что-нибудь длинное и медленное, ну хоть бы «Когда на тройке быстроногой…».
Инвалид вернулся не скоро. Он подошел и молча присел к столику, приставив костыль у колена.
Черныш, оживившись, обратился к нему:
— Обязательно рассказать тебе должен. О своей жизни рассказать. Я, представляешь ты себе, за работой сюда приехал. Знакомец у меня тут есть, земляк. Представь ты себе живо картину: харя, брюхо, пиджак… И есть у него девчонка. Ужасно какая некрасивая девчонка. Он меня молит, он меня просит: «Женись, выручи», — говорит; видеть, представляешь ты себе, хари этой противной не могу, — уж очень урод она. А, надо сказать, я уж ему и тем помог, что место его принял. Предлагали мне тут, представляешь ты себе, всякие работы — и тут, и там, и туда, и сюда, — ну, а я земляку честь оказал: согласился на его работу. А работа — дерьмо: сиди да счет веди, — не по нутру мне это очень. Однажды, выходит, я ему удружил, а тут еще просит: «Женись». Я человек красивый. Девчонок у меня сколько было — и не представишь ты себе! Так и льнут на героя! Во мне большая мужественность есть. Но все-таки — земляк, вместе боролись, а личная жизнь — мне это не важно. Мне борьба искренно нужна, а не для слова. Хорошо, говорю, — согласился. И, представь ты себе живо эту картину, являюсь я вежливо на ужин. Оказываю честь: ем, пью, чтоб не обиделись. И — ты себе это и не представишь — они на вежливость в ответ гонение на революционера устраивают.
— Сволочи какие! — сочувственно сказал инвалид и заказал еще пива. — Вот и со мной так…
— Ну, уж я им показал, — продолжал Черныш. — Уж я им…
— Понимаю, — перебил инвалид. — Я тоже спуску не дал. Так все им…
— Так я им все и высказал, что нагорело, — говорил Черныш. — За вашу харю, говорю, боролись?
— Верно, — обрадовался инвалид. — И я тоже: как, говорю, инвалида обыгрывать? Последние деньги отымать? Да как этому, с пробором, да по роже!
— Вот как, — продолжал Черныш. — И ты представь себе живо эту картину: стал я теснить всю эту сволочь,
Официант, подойдя, сказал:
— Будьте добры, гражданин, не выражаться.
Инвалид, перебивая Черныша, забормотал испуганно:
— Да мы не выражаемся, гражданин официант. Это мы случайно беседуем.
Официант отошел.
Черныш продолжал:
— Я тебе вот что скажу: все за нас стоят. Это ты напрасно представляешь, что гонение на нас идет. Нет гонения. Вот, чтоб ты поверил, план предлагаю: при всех бить будем знакомца — и никто не тронет.
Этот план так понравился Чернышу, что он загоготал и, стуча по столу кулаком, заговорил:
— Ты представь себе живо эту картину, как мы его бить-то будем! Мы его — в харю, он — кричать, а никто за него, все за нас. «О-го-го! — кричат. — Попался!» «Так его!» — кричат. Ты представь только себе живо эту картину!
— И деньги от него возьмем, — поддакивал инвалид.
Черныш радостно гоготал.
— Силы у меня — о-го-го! Против моей силы ему — никак!
Он еле мог дождаться утра, чтоб привести в исполнение свой план.
Но вот и утро. Расплатившись за пиво, Черныш, шатаясь, спустился по лестнице. Инвалид ковылял за ним.
Они вышли на улицу.
Трамвай прогремел мимо. Город уже проснулся: люди торопились на работу.
Черныш воинственно помахивал стеком: стек он не забывал ни при каких обстоятельствах. Сейчас обнаружится, что все живущее в этом городе целиком стоит за него и против Чаплина.
А Чаплин хорошо выспался, выпил утром стакан молока, чтобы отбить неприятный вкус во рту, и пошел на службу.
Он еще издали увидел стоящего у подъезда Черныша. Рядом с Чернышом пошатывался, еле спасаясь костылем от падения, неизвестный инвалид. Чаплин остановился. Черныш быстро пошел к нему. Он кричал, размахивая стеком:
— За твою жирную харю боролись? Аж я тебя… Это я не за девчонку — черт с ней! — за обиду мщу!
— По губам его! По губам бей!
— Хулиганы! — воскликнул Чаплин и побежал прочь. — Милиционер!
Сторож уже выскочил из подъезда и схватил Черныша.
— Вот и нехорошо, — говорил он ласково, крепко, впрочем, держа Черныша за локти. — Зачем порядок нарушил? Вот и нехорошо. И влетит тебе зря!
Инвалид напрасно ковылял прочь: милиционер, свистя без перерыва, догнал его и ухватил за руку. Инвалид взмахнул костылем, но тут подскочил другой милиционер и, отобрав костыль, захватил другую руку инвалида. Инвалид заморгал глазами, понимая, что он погиб теперь окончательно. Покорившись, он растерянно подпрыгивал на единственной ноге туда, куда его волокли милиционеры.
Черныш, у которого отобрали стек, тщетно пытался вырваться из рук милиционеров.
Чаплин, подойдя, говорил, ласково улыбаясь:
— Только вы не строго с ним. Ведь это отчего они? Они напились.
Он с удовольствием жалел Черныша, чтобы показать свою доброту: он был уже в безопасности.
Черныш дико оглядывался.
— Это что? Безногих хватать стали? Это за что же гонение? За подвиги гонение? Сволочь от героев защищаете?
— Ты-то с ногой небось! — озлился милиционер. — Тоже герой выискался. На мирных граждан нападать! Сами герои, знаем! А только дисциплине нынче подчиняться надо. Не один ты живешь — все живут!