Повести и рассказы
Шрифт:
— Мой папа побил много-много фашистов!
— А мой папа побил столько, и ещё столько, и ещё столько! — тут же заметил Боря, показывая руками на деревья и на холмы вокруг.
— Мой папа побил всех фашистов и там, и там, и всюду! — объявил Сеня.
Независимо от того, помнил он своего папу или нет, каждый из малышей находил нужным выступить с таким заявлением. Все они имели право высказываться по военным вопросам, так как у каждого из них было военное прошлое. Это прошлое относилось к тому времени, когда им минуло по году или по два.
Сохранились ли у них какие-нибудь
Когда дети слышали разговоры о взятии нашими войсками какого-нибудь города, каждый из них думал, что это, главным образом, дело рук его папы. И вот война окончилась. Каждый мог ждать приезда отца.
Первому посчастливилось Серёже. Никто ничего не видел и не знал, как вдруг тётя Катя вместе с няней начали разыскивать и звать его.
— Серёжа, иди сюда! К тебе папа приехал!
Тот как вскочит с места, как побежит! А за ним и Юра, и Алёша, и Максимка. Серёжу тётя Катя взяла за руку и повела за собой. Остальные дети шли позади.
Тётя Катя вошла с Серёжей в столовую, подвела его к человеку в военной форме и сказала:
— Вот он, ваш сын!
Военный схватил Серёжу на руки, стал его целовать, гладить по голове и всё приговаривал:
— Ишь ты, какой молодец стал! И узнать нельзя!
Серёжа стеснялся и ничего не говорил. Он только хитро-хитро поглядывал одним глазком на теснившихся в дверях товарищей. Он знал, что все ему завидуют, и гордился. Видно было, что мальчику очень хочется сказать: «Ага!»
Но тут тётя Катя велела ребятам отойти от дверей:
— Идите-ка, дети, играть. Не мешайте здесь. Будьте хорошими!
Максимка был хорошим мальчиком. На него никто не жаловался, его хвалили и тётя Катя и няня Настя. Максимка старательно ел тогда, когда ему совсем не хотелось есть, и тихонько лежал, когда ему вовсе не хотелось спать. На слова тёти Кати он сразу откликнулся:
— А я не запачкался! — и показал на свой синий в полоску халатик. Из кармана у него выглядывал белый носовой платок, а из носа — светлая капелька: встретиться им всё никак не удавалось.
— Знаю, что Максимка хороший мальчик! — сказала тётя Катя. — Ты только нос вытирай. Платочек о нос можно пачкать.
Максимка неловко, обеими руками вытянул платочек, сдвинул им капельку под носом и кое-как засунул его обратно в карман.
На следующий день на «горных разработках» Серёжи не было — он уехал со своим папой.
— И мой папа вчера приедет! — решительно заявил Юра, будто он только что
Но тут же его опередил Владик (отец Владика погиб под Севастополем):
— А мой папа приедет завтра и привезёт мне ружьё!
— А мой папа привезёт мне самолёт! — выкрикнул Сеня. — И я на нём буду кататься.
Эти слова услышал Толя. Ему было восемь лет, и он считал себя вполне зрелым человеком. Он помнил отца и мать.
Толя понимал всю несостоятельность ребяческих рас-суждений Сени; он насмешливо заметил:
— На твоём самолёте не полетишь: он игрушечный. Мне вот папа купит настоящий велосипед, на котором можно кататься.
Тут и Максимка почувствовал, что дальше молчать нельзя. Нужно спасать и собственное достоинство и честь своего отца. Выпрямившись во весь рост, он торжественно произнёс:
— А мой папа привезёт мне корабль!
Ребята притихли. Тут уже ничего не скажешь.
Юра понял, что остался далеко позади, но не растерялся и крикнул:
— Мой папа привезёт мне сто кораблей!
— А мой — тысячу! — возвестил Алёша.
Кто-то бросил даже слово «миллион».
Последние выступления не произвели, однако, никакого впечатления. Ораторы и сами не верили в свои слова, а говорили просто так, чтобы не уступать другим.
Подобные разговоры возникали довольно часто, в особенности тогда, когда в детском доме и на самом деле появлялся чей-нибудь папа. Таких случаев в течение лета было три. За ребятами приезжали ещё иногда мамы или тёти. Но их приезд не вызывал таких толков, как приезд героя-папы. Поэтому неудивительно, что каждому больше всего хотелось похвастаться своим папой. Мечтали об этом и Владик, и Максимка, и ещё многие из тех, чьи отцы погибли под Сталинградом, Будапештом, Берлином… Ребята этого не знали и знать не хотели, даже если бы нашёлся человек, который решился бы им всё рассказать.
Однажды (дело было в августе) на дороге, ведущей со станции, показался военный. Через левую руку у него была перекинута шинель, в правой он нёс чемодан. Издалека видно было, как блестят у него на груди ордена и медали.
Максимка охотился в это время в уголке сада за необыкновенным золотым жуком. Но как только он увидел идущего к детскому дому военного папу, он забыл про жука.
А может быть, этот папа — уже его, Максимкин?
Дорога в детский дом проходила вдоль сада, у самого забора. Максимка, рискуя обжечься крапивой, просунул голову между досками и стал жадно следить за приезжим, который всё приближался; он так быстро переставлял ноги, что только сапоги поблескивали.
Военный был плечистый и очень высокий — если бы Максимка стал рядом, то был бы не выше его сапог. Лицо у военного — светлое, ласковое. На груди блестят ордена и медали. Максимка не мог оторвать от него глаз. Но как узнать, его ли это папа? А может, папа сам узнает Максимку?…
Мальчик старался как можно дальше просунуть голову в щель забора. Лицо его выделялось среди крапивы и лопухов, как белый цветок. Глаза горели, словно угли. И такой призыв был в этих глазах, что большой дядя остановился бы и в том случае, если бы они смотрели ему в спину.