Повести и рассказы
Шрифт:
Рэй его догнал и стал выяснять, почему он зеленый. Он с острова Шушйе? Парень какие-то слова понимает, какие-то не совсем. Но объясниться с ним можно было.
Рэй парня провел к себе в комнату в городок… Накормил. Обогрел. Стал спрашивать, откуда парень родом. Парень трясется и молчит. Он не с Шушйе. И не отсюда совсем. А откуда – трясется и не говорит. Если скажет – убьют. Кто? Почему? Опять трясется… Сбежал, провинился перед Богом своим… Каким Богом? Богом Солнца?.. Нет, у них другие боги – Разумы какие-то.
Рэй почуял, что парня держать у себя опасно. Спрятал его у манжука. Ночью стал навещать. Манжук доволен, парень доволен. Сидели по вечерам, болтали. Парень стал понимать по-шушйески, Рэй по-пареньковски. Но о главном парень долго не говорил.
Постепенно Рэй все выяснил. Парень здесь служил своему Богу, а родился не здесь, небо у них другое и солнце не одно, а два. Где это – сам не знает. А служба его заключалась в том, чтобы всех убивать, кто движется, – муху, слона, человека. Там, в его зоне. Почему? Он и сам не знал. И вот туда кошка пришла… Он загляделся и кошку не убил. Теперь ему конец. За каждым из них кто-нибудь следил.
Тогда он решил сам себя убить. Он на колени встал, Разумам своим помолился и на стену со смертельным свечением бросился.
А стена была ненастоящая, только ее изображение… Как мираж. Он мимо пролетел и в настоящую стену врезался. Тут он взбежал по ней, как в цирке… Непонятно, откуда силы взялись. И на улице оказался.
– Как зовут этого парня? – спросил Марк.
– Кьюх его имя, – ответил Рэй. – Кьюх.
СОБЫТИЕ СЕМНАДЦАТОЕ
Даша следила за матчем по телевизору в своей камере. Она ничего не понимала в шахматах, но все понимала по лицу Марка. Каждый раз, когда на экране возникало его осунувшееся лицо, она ощущала такой прилив нежности, что готова была ногтями впиться в каменные стены, лишь бы вырваться отсюда и быть с ним рядом.
– Бедный Марк, что они с тобой сделали!
После выигрыша шестой партии и ничьей, которую он с трудом сделал в седьмой, все понимали, что наступает развязка. Пять с половиной на полтора. Еще одна ничья, и компьютер набирает «шесть». А кто наберет «шесть», по условиям турнира выигрывает. Марку нужна была только победа.
Зал, где проходила восьмая партия, был переполнен. Как в день открытия. Только самые дорогие места были пусты и отливали бархатом кресел. Телевизионная шумиха, нагнетание напряженности сделали свое дело. Даже у болельщиков Марка в глубине души было ощущение, что если он проиграет, всем будет лучше. Зачем бросать бессмысленный вызов? Разве мы плохо живем? Пусть все идет как идет. Десять лет его не было, а теперь – нате… Нет, до добра это не доведет.
Даша всматривалась в лицо Марка. В его сдвинутые брови, глаза, губы, они чтото шептали, считая варианты. Она ничего не понимала в шахматах, но по лицу Марка было понятно: дело плохо! А где же проклятое лицо компьютера? Но у него нет лица. Бессмысленная безжалостная машина!
Старик-охранник, следивший за своей подопечной по монитору, только диву давался – так переживать. Из-за чего? Из-за этой глупой игры?
Он потягивал пиво и думал: как мудро и как хорошо все устроено. Ведь и он когда-то готов был из-за таких, как эта, длинноволосая, ночей не спать, работать в поте лица, мчаться на машине, страдать… Ничего, скоро и она успокоится, поймет – глупости все это. Главное в жизни: надежность и покой.
Марк сделал ход, чуть откинулся на спинку кресла, и тут же ответил компьютер. Даша поняла это по гудению зала. Сначала вежливый шум на ход Марка, затем легкие хлопки на ответ компьютера. И вдруг… Зал взорвался аплодисментами. Все повскакивали. Даша взглянула на огромный экран и все поняла. На лице Марка застыла улыбка – не улыбка, а маска. Он подписывал какие-то бумажки, вокруг суетились судьи, теле– и кинорепортеры.
Зажглась красная надпись: «Белые сдались». «Белые» – это Марк.
СОБЫТИЕ ВОСЕМНАДЦАТОЕ
Отшумели, отгудели, отсверкали вспышки блицев, растворились толпы зевак. Машина доставила Марка домой, сегодня он не хотел никого видеть. Даже самых верных и близких друзей. Никого.
Он вошел в дом. В прихожей взглянул на себя
Матч закончен, теперь можно. Свинтил пробку, металлическая пружинка впилась в палец – и здесь не везет. Налил полстакана. Вытащил прозрачный пакет с курицей, рванул пленку. Поджаренная ножка дернулась, как живая. Марк отломил ее вместе с мясистой ляжкой. Можно было подогреть в микропечи, впрочем – зачем? Влил в себя водку, вкуса не почувствовал, слишком холодная. А вот курица удалась. Будто поджарена мамой. Десять лет назад, когда мама еще была мамой. Теперь скорее под одеяло!
В прихожей раздался звонок. «Кого это еще несет?»
Марк встал, посмотрел на экран. Андрей?! Ка-ак? Он жив? Ведь он был безнадежно болен?! Никаких надежд!
Он бросился открывать дверь.
Они обнялись. Мало того, что он был жив. Он еще и помолодел.
– Ну, проходи, проходи. Рюмка водки не помешает?
– Не помешает.
– Закусывай. Все наше, русское.
– И курица?
– Черт ее знает. Покупал в русском магазине.
– У русских сейчас все есть, – почему-то недовольно сказал Андрей. – И курицы, и лангусты, и компьютеры… – Он отодвинул рюмку. – Извини, старик… Я не люблю из рюмок…
– Ах, да… Я помню. Стакан – на три пальца, и потом – ни грамма…
– Нет. Это было раньше. А теперь и потом. Еще три и еще. Здоровье позволяет.
Выпили.
– Я должен тебе объяснить, – сказал Андрей. – Я следил за матчем. Ты был обречен, старик. С самого начала. Как был обречен тогда я. Десять лет назад. Марк перебил:
– Давай договоримся. Ни слова о матче!
– Хорошо. Не в нем, собственно, дело. Хотя и в нем тоже. И очень даже в нем… Ты помнишь, старик, я помирал… Жуткая гадость не иметь надежды… И вот, за пару недель до финиша, появляется некий субъект с чемоданчиком и показывает мне таблетку. Одну такую, беленькую, не больше растворимого аспирина… Вот, говорит, молодой человек… Вот эта самая пилюлька может вас спасти… Не удивляйтесь… не удивляйтесь. Там, откуда я прибыл, научились… И он показал на небо… «Вы ангел?» – спросил я. «Нет, уважаемый… – Он закатал рукав, и его кожа блеснула странным зеленоватым светом… – От вас требуется только одно… Подписать кое-какие бумажки и заниматься своим делом»… Ты помнишь, старик, я тогда придумывал схемы, принципиально новые… Они потом вызвали «бум». Естественно, я согласился. «Но, – сказал тот субъект, – дело не ограничится таблеткой. Время от времени вас придется контролировать. Поэтому не следует нарушать договор. И еще, молодой человек. Никому ни слова. Ни одной душе…» И я выжил, старик… Врачи говорили, что случилось чудо. Такое бывает не чаще, чем «десять в минус двадцатой степени»… Через день я прыгал и плясал на вечеринке… был полный отпад… Все выглядели обиженными… Они меня так жалели, а я… Но теперь я понял, нет, естественно, не теперь. Я понял чуть раньше. Лет пять назад. Все, что у нас происходит… Это «наше чудо», эта новая эпоха, это всеобщее счастье… это нашествие компьютеров – все это не просто, нет… Кто-то уж очень умело поливает росточки, и я даже догадываюсь кто… И еще тебе скажу – я знаю зачем. Это настолько чудовищно, что я решил нарушить договор. Когда я смотрел твой матч, я твердо решил это сделать… И будь, что будет! Все!
СОБЫТИЕ ДЕВЯТНАДЦАТОЕ
Неприятности сыпались на Гарднера, как на последний биллиардный шар на столе у плохих игроков. Его били со всех сторон.
Друзья-шахматисты разочаровались в нем. Еще бы, он был первый шахматный гений, многие, хоть сквозь зубы, но признавали это. И вот гений проиграл. Это было больше, чем поражение человека, это было поражение человечества.
Многие газеты глупо ликовали:
«ПОСТУПЬ ЦИВИЛИЗАЦИИ НЕОСТАНОВИМА…» – «Дайджест-мен».
«ВЧЕРА ЗАКОНЧИЛОСЬ ВРЕМЯ ОДИНОЧЕК…» – «Авиа-мэгэзин».
«ФИРМА „ФИЛЛИПОК“ ВЫХОДИТ В ЛИДЕРЫ…» – «Ньюсуик».