Повести и рассказы
Шрифт:
– Хочешь что-нибудь еще сказать? – ласково спросил старик.
А-кью подумал, но сказать ему было нечего, и он опять ответил:
– Нет.
Сразу же какие-то люди – кто в халате, кто в куртке – подошли и надели на него белую безрукавку из заморской материи с черными иероглифами. [79] А-кью очень огорчился, потому что это напоминало траур. Ему скрутили руки за спину и выволокли из ямыня.
Затем А-кью втащили на открытую повозку, и несколько человек в коротких куртках сели вместе с ним. Повозка сейчас же тронулась. Впереди шли солдаты с заморскими ружьями и отряд самообороны; по обеим сторонам улицы толпились бесчисленные зеваки, а что делалось позади, А-кью не видел. Вдруг у него мелькнула мысль: «Уж не собираются ли ему отрубить голову?» В глазах у него потемнело, в ушах зазвенело, и
79
Приговоренных к смерти облачали перед казнью в белую траурную одежду, на которой черными иероглифами было написано имя преступника и указывалось, за что он приговорен к смерти.
А-кью знал дорогу и не мог понять, почему они не направляются к месту казни. Он просто не догадывался, что его возят по улицам напоказ для устрашения других. А если бы и догадался, то все равно подумал бы, что в этом мире у человека бывают и такие минуты.
Наконец он понял, что этот извилистый путь ведет на площадь, где совершаются казни, а там… ш-ша! – и голову долой. Он растерянно глядел по сторонам. Всюду, как муравьи, суетились люди. Вдруг в толпе на краю дороги он заметил У-ма. Давно они не виделись… Значит, она работает в городе? А-кью стало стыдно, что он не проявил своей храбрости: не спел ни одной песни. Мысли вихрем закружились в его голове. «Молодая вдова на могиле» – нет, это недостаточно величественно. «Мне жаль» из «Битвы тигра с драконом» – тоже слабо. «В руке держу стальную плеть» – вот это, пожалуй, годится… А-кью хотел взмахнуть рукой, но вспомнил, что руки связаны, и не запел.
– Пройдет двадцать лет, и снова появится такой же!.. – возбужденно крикнул он, но так и не докончил фразы. Он произносил слова, которым его не учили, которые сами родились.
– Хао! Хао! [80] – донеслось из толпы, как волчий вой. Повозка продолжала двигаться вперед под одобрительные возгласы толпы. А-кью взглянул на У-ма, но она, не замечая его, с увлечением глазела на солдат с заморскими ружьями за плечами.
Тогда А-кью перевел взгляд на толпу, провожавшую его криками.
80
Хао – браво, хорошо (кит.)
Мысли снова беспорядочным вихрем закружились у него в голове. Четыре года назад у подножия горы он повстречался с голодным волком; волк неотступно шел за ним по пятам и хотел сожрать его. А-кью тогда очень испугался. К счастью, в руках у него был топор; это придало ему храбрости, и он добрался до Вэйчжуана. А-кью навсегда запомнились злые и трусливые волчьи глаза – они сверкали, как два дьявольских огонька, и словно впивались в его тело… И теперь, глядя в толпу, А-кью увидел никогда не виданные им прежде страшные глаза: пронизывающие, сверлящие. Они неотступно следили за ним, они уже поглотили его слова и хотели пожрать его самого. Не приближаясь и не отступая, они следовали за ним.
Эти глаза словно слились в один глаз и грызли душу А-кью.
«Спасите!»
Но А-кью не выкрикнул этого слова. В глазах у него потемнело, в ушах зазвенело, и ему показалось, будто все его тело разлетелось мелкой пылью…
А теперь о последствиях этого события. Самая крупная неприятность выпала на долю господина цзюйжэня: похищенные сундуки так и не нашлись, и все его семейство лило горькие слезы. Случилась неприятность и в семействе почтенного Чжао: во время поездки сюцая в город, – где он хотел пожаловаться властям, – безбожные революционеры не только срезали у него косу, но еще вытребовали у него подношение в двадцать тысяч медяков; и вся его семья тоже горько плакала. С этого дня потерпевшие стали ощущать все большее влечение к завещанной веками старине.
Что касается общественного мнения, то в Вэйчжуане все сходились на одном, – что А-кью был негодяем. Бесспорным доказательством тому служила его казнь. Не будь он негодяем, разве расстреляли бы его? Общественное мнение в городе тоже не склонялось на его сторону. Почти все остались недовольны, считая, что расстрел не такое интересное зрелище, как отсечение головы. И потом, что за странный смертник! Его так долго возили по улицам, а он не спел ни одной песни! [81]
81
Не спел ни одной песни! – Приговоренные к смертной казни, желая продемонстрировать твердость духа и прозрение к смерти, имели обыкновенно петь перед казнью арии из популярных пьес или песни героического содержания.
Декабрь 1921 г.
Праздник лета
В последнее время Фан Сюань-чо полюбилось выражение «разница невелика». Оно стало у него чем-то вроде присловья, и он без конца повторял его не только вслух, но и мысленно. Прежде он то и дело говорил «все равно», но, видимо, решив, что это недостаточно солидно, заменил «все равно» на «разница невелика» и уже не расставался с этим выражением.
Эта обычная формула, открытая Фаном, порой наводила его на грустные размышления, но гораздо чаще успокаивала. Прежде он возмущался, видя, как старики подавляют молодежь, но теперь стал рассуждать иначе: ведь наступит время, когда эта молодежь будет также чваниться перед своими детьми и внуками, – вот и выходит, что никакой несправедливости тут нет. Прежде он возмущался, видя, что солдат бьет рикшу, теперь же стал рассуждать иначе: если бы рикша стал солдатом, а солдат тащил коляску, то бывший рикша, вероятно, так же бил бы бывшего солдата. Значит, не стоит об этом беспокоиться.
Однако с появлением новой идеи Фана изредка стали мучить сомнения. «А не самообман ли это – намеренно открыть себе путь к отступлению только потому, что не хватает мужества бороться с нашим испорченным обществом? – думал он. – Ведь так недолго стать равнодушным к добру и ко злу. Пожалуй, лучше отказаться от этой идеи». Но как бы вопреки его воле новая идея все прочнее укреплялась в его мозгу.
Впервые Фан обнародовал свою новую идею на лекции в пекинской школе «Изначальное добро». Коснувшись исторических фактов, он упомянул, что «современные люди недалеко ушли от древних», что все люди «по своей природе близки друг другу», [1] а в конце стал рассуждать о современных студентах и чиновниках:
1
«…по своей природе близки друг другу»…– цитата из книги «Луньюй».
«Нынче в обществе стало модным ругать чиновников, особенно крепко поносят их студенты. Однако чиновники не есть какое-то особо созданное природой племя. Они обыкновенные люди. Среди них немало бывших студентов, но разве они чем-нибудь отличаются от старых чиновников? „Место меняется, а все остается по-прежнему“. В их мыслях, речах, поступках и манерах не найдешь и капли различия… Кстати, и в студенческих организациях часто не обходится без злоупотреблений! Но разве же стараются при этом, как говорится, загасить огонь и развеять дым? Разница невелика… Но именно это и вызывает тревогу за будущее Китая…»
Двадцать с лишним учащихся, сидевших в разных концах аудитории, восприняли его слова по-разному. Одни в нем разочаровались, другие решили, что он прав, третьи возмутились, приняв его слова за святотатство по отношению к современной молодежи, а некоторые многозначительно улыбались, считая, что Фан выгораживает самого себя: ведь он был по совместительству и преподавателем, и чиновником.
На самом же деле все они ошибались. Попросту Фан Сюань-чо сегодня опять ощутил недовольство. А пустые рассуждения о недовольстве помогали ему довольствоваться своей судьбой. Не сознавая собственной лени и никчемности, он, в общем, чувствовал себя человеком, не склонным к каким-либо действиям, и был вполне доволен своей участью. Когда директор школы несправедливо заподозрил в нем нервнобольного, Фан и пикнуть не посмел, думая лишь о том, как бы под ним не закачалось кресло. Когда учителям свыше полугода не выплачивали жалованье, для Фана стало особенно важным его жалованье чиновника, и на службе он тоже не открывал рта. Причем он не просто молчал. Когда учителя потребовали уплаты жалованья, он втайне считал, что слишком уж громко они кричат, не сообразуясь с обстановкой. И возмутился, лишь услышав, как чиновники, его сослуживцы, издеваются над учителями. Правда, возмущение его быстро прошло, стоило ему подумать: «Возможно, самим чиновникам не хватает жалованья, они ведь не учительствуют, как я».