Повести и рассказы
Шрифт:
– Что с ней, Наташа?
– А ничего, – спокойно сказала жена. – Она устала.
– От чего?
– От тебя.
– Чем же это я плох? – Задав вопрос, Стасик опять – в который раз за сегодня! – совершил тактическую ошибку: знал ведь, что сейчас услышит, а все равно вызвал огонь на себя. Проклятая инерция!..
Наталья сидела, уперев локти в стол, положив на ладони подбородок, смотрела в окно, за которым – с двенадцатого-то этажа! – видно было только синее небо, проколотое крохотной сувенирной иглой Останкинской телебашни.
– Ты всем хорош, Стасик, – подтвердила вроде бы Наталья, не отрываясь от скудного заоконного пейзажа. И не понял Стасик – он вообще иной раз не понимал жены,
– «Каштанки»? – Стасик сделал тактический ход: решил подставиться, уступить в малом, чтоб не развязывать большой ближний бой.
Но жена вопреки ожиданиям Стасика на приманку не клюнула.
– «Каштанки», – согласилась она. – Да черт с ними! Вот они дуры, они, а не Ксюшка. Они не знают, что оригинал не сравним с копией. Копию можно в рамочку вставить, на стенку повесить, а с оригиналом надо жить.
– Что, со мной жить нельзя, что ли? – уже всерьез начал обижаться Стасик.
Он-то знал, что жить с ним можно, и даже спокойно; многие, во всяком случае, пошли бы на сей подвиг, ликуя и трубя. Потому и начал обижаться, что не терпел ложных обвинений. Правду-матку – это, пожалуйста, это он стерпит и еще подыграет, поерничает. В одной из пьесок, где он сезона три лицедействовал, лукаво пелось: «Пускай капризен успех. Он выбирает из тех, кто может просто посмеяться над собой». Отдадим должное Стасику: он умел.
А Наталья на него клеветала, дело ясное:
– Трудно жить. Род подвижничества.
– Разведись. Пожалуйста!
– Не хочу.
– Где логика?
– Логика в том, что я тебя люблю. Но это тяжкая работа… Хочешь, я угадаю, что ты сейчас скажешь? Хочешь?.. Из Пастернака: «Любить иных тяжелый крест…» Ты предсказуем, Стасик, я могу тебя прогнозировать в отличие от погоды без ошибок. Я знаю, как ты поступишь в любом случае, за двадцать лет назубок! Я даже к твоему актерству привыкла. А Ксюха – максималистка. С Ксюхой играть не надо. Она не я и не твои «каштанки», – не удержалась, ехидная, подпустила-таки шпильку.
И Стасик немедленно воспользовался просчетом жены, захапал инициативу в свои руки.
– Да, я знаю, что ты обо мне думаешь: я зануда, я тиран, я домашний склочник, я постоянно кого-то играю, а когда бываю сам собой – так это невыносимо для окружающих. Только как же ты со мной двадцать лет живешь? Куда смотрела, когда в загс шла?
– Ты тогда другим был.
И это ложь! Когда они с Натальей познакомились, он уже учился в театральном, уже премьерствовал в учебном театре, и Наталью-то он брал в основном то Чацким, то князем Мышкиным, то физиком Электроном из модной пьесы – не впрямую, конечно, а в собственной интерпретации, не буквой роли, но духом ее, дыханием, тем таинственным и властным флером, который окружает любого классического героя.
Стасик очень хотел быть классическим героем, и у него получилось.
И теперь он обозлился по-настоящему: и на жену и на дочь. Да, он вправе называть себя тираном, занудой, домашним склочником, Актером Актерычем, но они-то пусть помалкивают, не поддакивают ему с серьезным и трагическим видом, а возражают утешительно: мол, преувеличиваешь, старичок, излишне самобичуешься, эдак некрасивые рубцы на красивом здоровом теле останутся и красивый здоровый дух заметно поослабнет…
– Вздор! – посему и заорал Стасик, порывисто убегая из кухни в спальню; время уже вовсю подпирало: пора, брат, пора… – Чушь собачья! Не был я другим! И не буду! Поздно! Поняла? Хочешь – живи с таким, не
И параллельно поспевал одеваться: мокасины, джинсы, рубаху – импортную кожу для выставок и вывесок.
– Все! К черту! А этой дуре передай, что она дура! Хочет замуж – скатертью дорожка!..
И хлопнул дверью.
Не слишком сильно, не чересчур.
И вот сейчас, жарким сентябрьским вечером, катясь мимо роддома номер один, где некогда явилось на свет прелестное создание по имени Ксения, ручки с перевязочками, ножки пухленькие, глазки мамины, носик папин, в кого только выросла – о дочь моя, ты вновь меня порочишь! откуда цитатка?.. – постояв на светофоре у Электрозаводского моста и нырнув в узкую и почти безмашинную трубу Яузской набережной, двигаясь по ней с дозволенной скоростью сорок км в час, Стасик с грустью думал, что в его отлаженной, как дорогие швейцарские часы «Роллекс», жизни происходят какие-то не предусмотренные им самим сбои, слишком большую силу забрали предлагаемые обстоятельства, давят со всех сторон, загоняют в угол бедного актера.
А он и вправду бедный.
Бе-едный, говорит Кошка, тянет слово с «жалистной» интонацией, отчего и впрямь начинаешь чувствовать себя несчастным сиротинкой, но не брошенным, не брошенным, поскольку есть кому пожалеть.
Впрочем, Кошка в последнее время подраспустилась, тоже все с претензиями лезет, то ей не то, это ей не это. Слишком распотакался…
Но почему, почему, почему – миллион, миллион, миллион почему – им все недовольны? Прикинем плюсы. Хорош собой, здоровьем крепок – это не для Ксюхи с Натальей, им до лампочки, это для Кошки. Но еще – всегда спокоен, легок в общении, терпим к бытовым катаклизмам, если они в пределах нормы. А кто ее установил? Он, Стасик, ее и установил. Кого она не устраивает? Отзовитесь, горнисты!.. И со всех сторон горнисты тут же дудят: обед невкусный – ты ворчишь, рубаха не выглажена – ты мерзко саркастичен, к тебе опаздывают на свидание минут на десять – выговор опоздавшей, по телефону долго говорят – не для этого его изобретали, в кино зовут, в ресторацию – ты устал, ты выжат, как цитрусовая кислятина… И т. д., и т. п., и пр., и др.
На взгляд Стасика, мелочи быта. Любящий человек должен пройти мимо и не заметить. Не капать на мозги. Не превращать жизнь в сослагательное наклонение: «Ах, если бы ты не…» Если бы ты не занудствовал. Если бы ты не придирался по пустякам. Если бы ты не врал. Если бы ты не кричал на всех почем зря…
А теперь новое: «Если бы ты не актерствовал!..» Это актеру-то говорят!.. Выходит, быть самим собой? Занудой, придирой, вруном, крикуном? Опять с логикой накладка… Куда ни кинь – всюду клин, как написано в томе пословиц и поговорок, собранных В. И. Далем, в любимой книге Стасика Политова, которую он цитировал по всякому случаю, считая, что ничего нового изобретать не стоит, русский народ все афоризмы давно изобрел.
И такой изобрел: горбатого могила исправит. Мрачновато в смысле перспектив, но точно. Будет Стасик лежать в длинном красном ящике, утопая в цветах, будет улыбаться тихо и благостно, будет помалкивать, внимательно прислушиваясь к происходящему из горних высей, а все вокруг станут рыдать и органично выдавливать сквозь горловые спазмы красивые слова о том, что покойник, то есть Стасик, был кристальной души человек, что он за свою недолгую, но полную свершений жизнь мухи не обидел, что потеря для театральной общественности, для близких и родных невосполнимая.