Повести и рассказы
Шрифт:
– Живу, – говорю.
– А где твоё гиперпространство?
– Нет его.
– То-то и оно… Значит, опять в науку?
– Не совсем, – говорю. – Пока книгу пишу о нашем алмазном бизнесе.
– Меня пощёлкиваешь?
– Не очень. Больше Стона и Плучека.
– Этих, – говорит, – щёлкнуть стоит. Издатель есть?
– Ищу.
– Везёт тебе, физик. Есть такая юридическая контора: «Винс и Водичка».
– Неужели опять открылась?
– Когда надо, она всегда открыта. Зайдёшь туда от меня и всё оформишь. Блеск?
– Блеск, –
Итак, книга уже в наборе, и вскоре человечество узнает о нашем походе в Неведомое. Может быть, меня и осудят, но я не мог поступить иначе. Я человек неверующий, но готов повторить формулу нашей судебной присяги: клянусь говорить правду, только правду, и да поможет мне бог, если я увижу опять калитку в Неведомое и не закрою её, как закрыл месяц тому назад. Может быть, через сто – двести лет, когда Стоны и Плучеки уже не будут ходить господами по нашей земле, хозяева соседнего мира снова откроют калитку и встреча двух Разумов произойдёт, как теперь говорят, в сердечной и дружеской обстановке.
Странник
1
Приглушённые тона осени…
Да нет, вздор: как же тогда буйство красок, бунинское «осенний пёстрый терем»? Лес – жёлтый, красный, оранжевый, но ещё и зелёный и коричневый под ногами. И рыночные астры и жёлтые маковки золотых шаров. Это – из ряда природного. А есть ещё ряд урбанистический, по-простому – городской: жёлтые, красные, оранжевые, зелёные, коричневые «Жигули» и «Москвичи», цветные квадраты «классиков» на асфальте, чёрно-белые, контрастные жезлы милиционеров. Ну и одежда, конечно: одеваются нынче ярко, толпа пёстрая, нарядная.
Всё так. А как быть с небом?
Вспомнили Бунина – не грех вспомнить и Александра Сергеевича.
«Уж небо осенью дышало…»Осеннее небо – блёклое, выцветшее под летним солнцем, выгоревшее, его уж и голубым иной раз не назовёшь, а если облака набегут, затянут – серым-серо…
– Бородин, спишь?
Это ему. Как гром небесный, как возмездие за леность мысли. Последний учебный год, пережить бы, перемочь…
– Куда там, Алевтина Ивановна, разве заснёшь?
Хамский ответ, конечно, но Алевтина простит.
– Дома надо спать, Бородин, а на занятиях слушать педагога.
– Я слушаю, Алевтина Ивановна, я весь – одно большое ухо.
Улыбнулась. Представила Игоря Бородина в виде уха. А однокашникам только палец покажи…
– Тихо, тихо… Прямо дети… Кончили разговоры, продолжаем урок…
Продолжаем… Итак, на чём мы остановились? Ах, да: приглушённые тона осени. Окна в классе чистые, отдраенные перед началом учебного года, за одну сентябрьскую неделю не запылились, а видно-то сквозь них лишь небо, тусклое, как стиранные-перестиранные джинсы с заплатами облаков. Каково сказано? Сравнение в духе конца двадцатого
– Ну ладно, – опять Алевтина, неймётся ей, – до звонка – пять минут, я вас отпускаю. Только тихо!..
Экое благородство! Хоть пять минут, да наши.
– Бородин, останься.
Не вышел номер.
– Надо ли, Алевтина Ивановна?
– Ну ты и нахал, Бородин! Если я говорю, значит, надо.
– Хозяин – барин, – это уж по привычке, чтобы его слово последним было. А так-то зря к Алевтине цеплялся, безвредная она и историю неплохо ведёт, интересно…
– Что с тобой, Игорь?
– А что со мной, Алевтина Ивановна?
– Ты в последнее время стал каким-то рассеянным, остранённым.
Красивое слово – «остранённый». А ведь если вдуматься – ничего хорошего. Остранённый – со странностями, сдвинутый по фазе, псих ненормальный. Спасибо, Алевтина Ивановна.
– Спасибо, Алевтина Ивановна.
– За что?
– Да нет, это я так.
– Что случилось, Игорь? Ты здесь – и тебя нет. На других уроках так же?
– Вам жаловались?
– Пока нет.
– Уже приятно.
– Десятый класс, Игорь, выпускной год. Ты идёшь на медаль…
Иду на «вы». Кто кого: я – медаль, или она – меня?
– Не волнуйтесь, Алевтина Ивановна, я постараюсь не подвести родную школу, альма-матер, так сказать, куда мы ребятишками с пеналами и книжками…
– Ну что ты за человек, Бородин?
Что за человек? Да так себе, серединка наполовинку, учёный мальчик с пальчик ста восьмидесяти сантиметров от полу.
– Обыкновенный человек, Алевтина Ивановна. Да вы не беспокойтесь, не надо, ничего со мной не случилось, просто сообразил, для чего мне голова дана.
– А раньше не знал?
– Раньше я ею ел. А теперь ещё и думать начал.
– Лучше поздно… И о чём думаешь, если не секрет?
– Обо всём, Алевтина Ивановна, мало ли о чём. Как надумаю – сообщу.
– Ну иди, Бородин, думай…
Вот и поговорили. Алевтина огорчена: не проникла в душу юноши Бородина, не нашла контакта, сейчас клянёт себя почём зря. И вправду зря. Бородин и сам нынче своей души не ведает, она ему – потёмки. Бедный, бедный Бородин… Так и заплакать недолго – от жалости к себе. А между тем права Алевтина: год выпускной, а завтра контрольная по физике. Хотя она и несложной быть обещает, однако же подготовиться надо.
Вышел во двор, навстречу – Пащенко, гордость школы, прыгун в высоту, отличный парень, друг и товарищ.
– Чего ты к Алевтине пристал?
– Это не я к ней, это она ко мне.
– Как завтра с физикой?
– А как? Напишем, не впервой.
– Я за тобой сяду, лады?
– Нет проблем, Валера.
– Что вечером делаешь?
– Думаю, – подчеркнул голосом.
Пащенко засмеялся.
– Ты, часом, не подался ли в дзэн-буддисты? Самосозерцание, самоуглубление… Хочешь, мантру подскажу?