Повести и рассказы
Шрифт:
Вернулся Иванов с белой повязкой на шее, опущенной до живота, а в этой повязке лежала туго и гладко забинтованная рука. Парень прижимал руку к животу, плотно обтянутому свежей рубашкой, - а глядя на него сбоку, можно было подумать, что у человека заболел живот. На лице не замечалось страдания: наверно, рана была поверхностная, особой боли не причиняла, и рука его только щемила от йодовой прочистки.
Помутился у парня взгляд только тогда, когда он, опершись правым локтем на подушку, стал глядеть на меня. Смотрел настойчиво, долго не отводил глаз, будто пронизывал меня своим взором.
Этот шепот врачей над моей головой уже немного слышал и я, но не мог разобрать, кто где шепчет и о чем. А сосед вслушивался в слова врачей и, наверно, больше их хотел узнать мою судьбу. Если человек не проснется, то вместе с ним навечно канет в воду и все то, что недавно произошло в зеленой канавке.
И вот мы оба в одной палате.
Для меня вопрос, как я попал в госпиталь, пока что был густым темным туманом, как даже частично и то, что было до залпов "катюш". Только чувство радости сохранилось, оно и теперь еще в сознании: "Хоть и глухота в ушах от своих снарядов, лишь бы победа была завоевана!"
Иванов встает, садится возле задней спинки своей постели, ближе ко мне, и сочувственно спрашивает:
– Как себя чувствуете? - и не ждет ответа, а выясняет обстоятельства далее: - Вы узнаете меня? Конечно же, узнаете! А если сомневаетесь, то скажу сам, что я тот самый... Тот самый, на кого вы наставляли винтовку. Было такое несчастное умопомрачение у меня...
– А где моя винтовка теперь? - спросил я и своего голоса не услышал. Только в ушах что-то заскрипело, загудело.
– Я принес ее сюда, - спокойно сообщил Иванов. - И рюкзак тоже. Вы немного отстали от меня там в канаве. Вас засыпало при взрыве, а меня нет. Я вернулся в ту воронку, что появилась на том месте, где минуту назад были вы. А мог бы не вернуться... Как вы думаете?
– Если бы мог, то не вернулся бы, - заметил я.
– Действительно, - согласился Иванов. - Вернулся я и откопал вас, оглушенного... А потом и винтовку вашу нашел... И рюкзак... Только немецкую каску не искал. Лежу потом рядом с вами в воронке... Нащупал пульс и понадеялся на одно: оттянет контузию сыра мать-земля и вы будете жить. Слегка присыпал вас землею и сверху. И сам присыпался, чтобы какой шальной осколок не задел. Немного отдышался, потащил вас по канаве дальше, пока не встретились свои... Тяжеловато было с одной рукой: и винтовка, и рюкзак, и вы...
Ко мне подошел врач в сопровождении той же малолетней медсестры, и разговор с Ивановым прекратился.
– Вы из одной части? - спросил врач у Иванова и показал глазами на меня. Иванов потупился и молчал, а я ответил, что в последнем бою были вместе.
– О, так мы уже и разговариваем! - радостно промолвил врач. - И слышим все! Дайте-ка, дайте-ка ваш пульс!
Врач провел пальцами по моей оголенной руке - широкий рукав рубашки задрался кверху, - сразу нащупал пульс и довольно покивал головой.
– А как ваша рана? - спросил он. - Болит? - и, не
Девушка смутилась, она меня не перевязывала, а Иванов сказал:
– Их в дороге перевязали, кровотечение было.
– Кровотечение? - переспросил врач. И приказал сестре: - Договоритесь с перевязочной и сейчас же отведите. Сами идти сможете? - обратился ко мне.
– Поможем! - сказал Иванов.
– Ну вот!.. И все будет хорошо! - уверенно сказал врач. - Молодцы вы оба! Надеюсь, что скоро будете догонять свою часть.
Врач бодро, широким строевым шагом направился к двери, а медсестра-школьница засеменила за ним.
Наша палата совсем маленькая, хоть и продолговатая, с одним узким окном, с которого снят проволочный переплет. Должно быть, раньше тут была какая-то кладовка. После обхода врача у нас стало так тихо, что мы слышали дыхание друг друга. В таких условиях даже с незнакомым заговоришь, если не спишь или не задыхаешься от боли. А тут удобный случай возобновить разговор с соседом, пока не пришли брать меня на перевязку. Не терпелось узнать, что парень чувствовал, когда поднимал руку перед немецкой каской? Но Иванов опередил меня, тихо промолвил:
– Спасибо вам... Большое спасибо!..
– За что? - удивился я.
– За то, что воевали вместе со мною в последнем бою. Так вы сказали врачу.
– Мы еще повоюем, - доброжелательно заверил я.
Иванов порывисто выставил обе руки к двери - там кто-то шлепал тапочками, и парень будто хотел придержать дверь, чтоб хоть с минуту не мешали, - заговорил шепотом, но отчаянно, с болью, с тревогой и, как мне показалось, искренне:
– Если бы вы знали, если бы поверили, как я этого хочу! Жизнь моя в том, чтоб на ваших глазах под пули и под снаряды!.. Чтобы вы убедились, что не изменник я и не трус... Не обожженный еще, не обстрелянный... Это правда! Меня из партизан мобилизовали. В партизаны я сам пошел, добровольно, хоть дома оставалась одна старая мать. Там не приходилось часто ходить в атаку, но на задания ходил и всегда выполнял приказ.
– И все ж таки почему?.. - напомнил я, дав парню понять, что недавнее происшествие осталось в моей памяти, а тем более в душе. - Тебе показалось, что нет другого выхода или паралич какой замутил мозги?.. Мне просто интересно, о чем ты думал, что ощущал в ту критическую минуту, когда поднял руки перед немецкой каской?
– Мне показалось, что вражеские пулеметчики окружили меня.
– Показалось или действительно дорога была перекрыта?
– Мелькали передо мною такие же каски, как и у вас.
– Так я же не немец, видишь! Может, и там были наши хлопцы. Немецкие каски теперь всюду валяются.
– Мне подумалось, что немцы.
– Ну а дальше?
– Сам не помню, что дальше. Наверно, страх одолел - страшно было погибнуть... Кинулся назад, а тут вы в немецкой каске... Черное дуло нацелено мне в переносье... Помню, что чем-то острым сильно, будто смертельно кольнуло меня в лоб. Как поднял руку, не могу вспомнить.
– А почему был без винтовки?
– Не дали мне, когда отправляли с передовой в тыл.