Повести и рассказы
Шрифт:
– Садись, Адам! - сказал Криницкий и подвинулся к жениху.
Шандыбович устроился рядом с хозяином дома.
Через некоторое время, изрядно выпив, он за спиной у Криницкого уже говорил Виктору:
– Ты думаешь, я злюсь на тебя за это самое бригадирство? Думаешь, конечно. А я даже рад, что так получилось. Ты помоложе, тебе и карты в руки. Энергия, инициатива! А я отдохну тем временем.
– Отдыхать еще рано, - мирным тоном заметил Виктор. - У нас для всех много работы.
– А разве я против? - подхватил Шандыбович. - Я лично никогда не был против работы. А тебе я даже помочь хотел бы. Не довелось нам породниться ну что ж! Тут дело такое... Но ведь мы все-таки соседи...
Когда
– Может, помочь вам? - обратилась Лариса к матери.
– А что ж ты теперь мне будешь помогать? - с сожалением и как будто с упреком сказала мать. - Есть тебе кому теперь помогать. - Она хотела засмеяться и свести все в шутку, но едва удержалась, чтобы не заплакать. Только заморгала покрасневшими от усталости глазами и нагнулась, чтобы взять в руки подол фартука. Лариса обняла ее.
– Не надо, мамочка, не надо так!
Потом, когда мать успокоилась, спросила:
– Мама, вот эти самые поросята, что вы жарили... Откуда они у нас?
– Виктор принес, - вдруг насторожившись, ответила мать. - А что?
– Ничего, мама. Очень уж вкусные, вот я и спрашиваю.
– Так я же с ними... Ты знаешь?..
Тут мать готова была целый час рассказывать, что она делала с этими поросятами, но подошли повеселевшие от выпитого женщины и стали наперебой хвалить закуску и выпивку.
– Иди, дочушка, погуляй, - сказала мать Ларисе, а сама пошла с гостями.
На дворе, уже основательно утоптанном, невесту окружили девчата. Ольга потянула ее на краковяк, но танец получился у них холодноватый, не было в нем той живинки, которая радует глаз, вдохновляет и отличает одну пару от другой. Обе были виноваты в этом: и Ольга и Лариса. Ольге стало грустно: представила, глядя на Ларису, как Виктор будет целовать вот эти темно-карие глаза, которые сегодня почему-то не очень весело смотрят на нее, вот эти свежие губы и щеки, эти волосы, в которых уже не будет цветов. И невольно подумалось девушке, что Лариса очень счастлива. Это счастье не раз грезилось Ольге самой, но - не судьба. Она вовсе не обижается на подругу. Пусть будет жизнь ее светла и радостна. Может, когда-нибудь придет счастье и к ней, Ольге, дочери Шандыбовича, которого в Крушниках никто не любит. Дочь Шандыбовича, дочь Криницкого... Там дочь, и тут дочь, а разница, видно, большая. И матери у некоторых дочерей не такие, как надо: люди работают в колхозе, а они гонят самогонку. И торгуют этой самогонкой. А некоторые дочери знают об этом и молчат. Не смеют перечить родителям, боятся, как бы не перевелись на столе вкусные блины да как бы случаем не сумел кто-нибудь в деревне лучше и нарядней одеться...
Ольга повела глазами по кругу и увидела Павла. Тот танцевал с одной девушкой из Ларисиного звена. Лицо ее светилось радостью и вдохновением, а ноги ходили так легко, что казалось, вовсе не касались земли. Он возбужденно смотрел на партнершу, а та готова была весь свет удивить своей ловкостью.
"И этот меня покинет, - с болью подумала Ольга. - Пусть покидает! Все пусть покидают: за что меня любить?!
А Лариса посматривала на двери, ожидая, что скоро выйдет жених. Хотелось еще раз глянуть ему в глаза. А может, спросить про этих поросят у Ольги? Она же там все выписывает и записывает.
Рука у Ольги почему-то холодная, хоть на улице так тепло. И ни капли пота на лице, только редкие веснушки возле маленького носа и под глазами стали заметнее. А глаза грустные, опечаленные. Нет, не нужно сейчас у нее спрашивать...
Виктор явился, на удивление всем, чуть ли не в объятиях Шандыбовича. Лариса почувствовала, как задрожала Ольгина рука. Они перестали танцевать. Гармонист заметил, что невеста утомилась, и оборвал игру, но крепко захмелевший барабанщик не обратил на это внимания. Он колотил в свой бубен с еще большим ожесточением. Поскольку все танцоры были на том же свадебном уровне, что и барабанщик, то и они не заметили, что гармонист давно уже сидит, опершись подбородком на сложенные меха. Жарили под бубен так, что только пыль клубилась из-под ног.
Ольга молча оставила Ларису и пошла к тем девчатам, которые тоже бросили танцевать и, стоя под развесистыми ветвями груши, обмахивались косынками. Лариса приблизилась к Виктору. Жених не был пьян, хотя разговаривал со всеми громко, раскатисто смеялся и охотно принимал преувеличенные знаки уважения от Шандыбовича. Увидев Ларису, он подался к ней, но Шандыбович удержал его за плечо.
– Подожди, Би-бирюк, - уже слабовато владея языком, сказал он, - с нею ты еще натешишься...
Лариса взяла Виктора под руку.
– Ты, соседочка, - обратился к ней Шандыбович, - нажимай на лен, нажимай! Я лично думаю, что ты можешь прославить и бри-бригадира, и всех нас, грешных, вместе взятых.
– Завтра об этом поговорим, - стараясь оторваться от назойливого соседа, сказал Виктор. - Пойдем теперь отпляшем так, чтобы подошвам жарко стало.
Гармонист заиграл польку. Лариса радовалась, что Виктор не пьян - она очень боялась пьяных, - и решила сразу начать с ним тот разговор, который не давал ей покоя.
– Витя, ты на ферме взял этих поросят? - несмело и тихо спросила она.
– Каких?
– Что мама жарила...
– А-а, этих! На ферме. Ну и что?
Голос у Ларисы задрожал:
– Витя, да как же это?.. Как ты мог?..
– Я их выписал, - спокойно и уверенно ответил Виктор. - По всем правилам! Вот ведь какая ты! Хочешь, документы покажу? Неужто на свадьбу бригадира нельзя отпустить парочку?
И Лариса успокоилась.
В хате у Данилы сразу посветлело. По-иному стали выглядеть стены, потолок, печь. Исчез тот кисловатый запах, что держался в хате много лет. Теперь глянешь - и глаз радуется: возле стены большая кровать с горой подушек, лежит подушка и на печи. Это для Данилы.
А Данила давно уже отвык от мягкой постели. Когда в первый раз он уступил Ларисиной просьбе и положил под голову подушку, то долго не мог уснуть. Все ему казалось, словно что-то шевелится, шелестит под ухом.
Завелось и кое-какое хозяйство. В хлеву хоть и не было коровы, о которой Данила, конечно, долго мечтал, зато стояла ласковая белобокая телушка. Когда старик входил в хлев, она вытягивала шею и через загородку лизала шершавым языком его руку. В катухе рядом довольно похрюкивал кабанчик. Случалось, что ночью Данила просыпался и шел проведать, как там ночует его скотина.