Повести и рассказы
Шрифт:
– Тэ-эк-тэк!.. - задумчиво приговаривал он. - А это что такое? Тэ-эк... А вот это?
Мелиоратор неторопливо растолковывал.
– А вот это, это-то что такое?
– А это - канава. Она пройдет неподалеку отсюда, по соседству с нами.
– Как по соседству?
– Совсем близехонько. Прямиком за вашим садом.
– Тэ-э-эк! - протянул Никодим Петрович. - За садом... Тэ-эк... Ну, что ж... Послушайте, Павел, - он положил свою широкую, поросшую рыжеватыми вьющимися волосиками руку на плечо парню. - Павлуша! Павел Игнатьевич! А нельзя ли, скажем, эту самую канавку взять да вот, как тут на бумаге, отвести
– Нет, этого нельзя делать, - тихо, но непреклонно сказал мелиоратор.
– Ну, а если подумать хорошенько?
– Все равно. Нельзя.
Тяжелой, почти совсем бессонной была для Никодима Петровича эта, уже не столь короткая, сентябрьская ночь.
Прошло две недели. Анисим Маркович почти каждый вечер являлся в необыкновенном настроении, плел своим будто перевязанным языком самые невероятные истории и, вопреки надеждам хозяина, даже не собирался в чем бы то ни было каяться.
Мелиоратор пропадал на работе до самой темноты. На его участок прибыла новая техника, мелиоративные бригады окрестных колхозов перевыполняли дневные задания и требовали немедленных указаний. Дни стояли на редкость сухие, солнечные - надо было пользоваться благоприятной погодой.
Порой Павел возвращался с участка до того поздно, что, приближаясь к дому Бузы, начинал чувствовать угрызение совести. Ему казалось, что он провинился в чем-то: темные окна смотрели на него неприветливо. Если прислушаться, около одного из них, пожалуй, можно было бы расслышать сладкий храп ветфельдшера.
Ну как же стучать в такой поздний час, как осмелиться нарушить сон утомленных за день людей?
И парень присаживался на лавочке на веранде, ожидая какого-то неизвестного, странного случая, который бы помог ему вдруг очутиться в своей уютной комнатке. Раза два такой случай выпадал. Дуся замечала его через окошко, а может, шаги слышала и поспешно открывала двери.
Потом стало еще сложнее. Однажды Павел, идя домой, издалека заметил, что одно окно в доме Бузы светится. Обрадовался: значит, кто-то не спит еще, значит, можно смело постучать. Увидев же, что свет горит в комнате Дуси, он почувствовал неловкость гораздо большую, чем прежде. Опять не осмелился постучать, и опять в нерешительном ожидании чего-то сел на лавочку на веранде.
Однако почти в тот же миг вышла на веранду и Дуся.
– Что же вы не стучите? - теплым и робким шепотом спросила она. - Я же не сплю еще.
– А почему вы не спите? - не скрывая благодарности, спросил ее в ответ Павел.
– Читаю.
– А я уж думал - придется тут на лавочке пристраиваться... Да сколько там того сна осталось... Чуть посветлеет, и снова на участок... Иначе бригадиры меня опередят. Ох, и бригадиры у меня, вы бы только знали! Один к одному! Вот приду к ним и в работе не замечаю, как время летит, как и день-то проходит. И вот...
Павел обернулся на темную улицу, поглядел на трепетные звезды в полночном небе.
– Я тоже в последнее время поздно прихожу домой, - сказала Дуся, глядя в звездную высь. - Нынче в тракторной бригаде была, читку проводила, завтра репетиция в клубе... Так что стучите смело, я спать не буду...
После этого разговора, как только начинало смеркаться, перед взором Павла вспыхивал призывный огонек в Дусином окошке. Хотелось бросить все и спешить, спешить домой, поглядеть в ее глаза,
А дела удерживали. Тогда становилось невольно жаль эту девушку: ведь она так поздно сидит и ждет, ждет. Сердился и на самого себя за то, что до сих пор не смог так организовать работу, чтобы можно было управляться раньше.
Никодим Петрович после ночного разговора с Павлом стал еще больше задумчив. Терзали его сомнения. С одной стороны, он сознавал, что если этот парень сказал, то не отступит, сделает так, как намечено планом и, разумеется, утверждено где-то повыше; с другой - теплилась еще надежда, что мелиоратор уважит его, что не может же не подействовать на юношу этот приют, Дусин чай, словом, все то, что делается для него в доме Бузы.
Попробовал поговорить еще, пытался Дусю склонить на свою сторону и, когда из всего этого ничего не получилось, когда злосчастная канава еще быстрее прежнего стала подползать к огороду, выбрал минутку и завел с мелиоратором такую беседу:
– Вы, Павлуша, Павел Игнатьевич, - очень хороший, почтенный человек. Мы привыкли к вам, поверите ли, как к родному... Сколько этот дом стоит, не знавали мы таких уважительных квартирантов. Не было таких... Однако, Павлуша, дорогой Павел Игнатьевич, в чем дело-то... Скоро ко мне должен приехать гость, так что...
Павел в тот же вечер покинул дом Бузы.
Дуся долго, с глубокой обидой и возмущением корила отца. Разволновалась и не ложилась спать до рассвета. Не мил стал ей этот дом, ее комнатка и кровать, как две капли воды похожие на кровать и катушок ветфельдшера. Не могла она больше смотреть на все это. Опустевшая комнатка Павла заставляла ныть сердце.
Перед выходным днем дочь заявила родителям, что она уходит из отчего дома.
Так и остался Никодим Петрович с одним своим квартирантом, рассказывающим, как и прежде, по вечерам разные новости и невероятные истории.
1953
Горел огонек
Рассказ
Перевод с белорусского Николая Горулева.
Участок у леса был далеко, да и урожай тут оказался неважный. Поэтому колхозники старались управиться сначала с лучшим картофелем, а этот участок ожидал своей очереди.
Однажды, чуть ли не на рассвете, сюда приехали ученики седьмого класса вместе со своей учительницей Галиной Александровной. Привезли плужок на одну лошадь, с десяток корзин. Пока старшие и наиболее хозяйственные Павел и Федя наладили плужок, перепрягли лошадь, мальчики сбегали в лес и принесли оттуда хвороста для костра. Во время работы не было холодно, но все же с костром веселей. Когда из-под увядших листьев показались и вкусно запахли сначала маленькие серо-синие ручейки дыма, а потом разрослись и большими клубами поплыли над сухим картофляником, когда, наконец, сквозь хворост пробились резвые, беловатые языки пламени, на поле как-то сразу все изменилось: исчезла не очень приветливая тишина, повеселел лес, несколько молодых ярко-желтых березок на опушке засветились на фоне хвойной зелени, будто свечки. Из глубины леса прилетела сорока, покачалась на одной веточке, на другой, потрещала и исчезла в чаще. Где-то близко защебетали синицы.