Повести и рассказы
Шрифт:
Подумалось, что, пожалуй, и Даша все это заметила. Конечно, заметила и скорее всего посмеялась. Сама-то вон как разодета: новые валеночки, ватник по фигуре, платок теплый, клетчатый. Андреиха и та во всем новеньком ходит. Ну, не в таком, положим, как его, Мокрута, жена, однако все на ней чистое и аккуратное.
Мокрут хлопнул ладонью по голенищу, опустил ногу и горестно поморщился. Почудилось ему вдруг, что вовсе он не Мокрут и не Левка, когда-то бывший на виду у всей деревни, и тем более не председатель сельсовета. Не потому ли и Даша так иронично, с насмешкой смотрит на него? Был колхозным бригадиром в Добросельцах и то, можно сказать, пользовался
Снова заходил по комнате. Под ногами как нарочно хоть бы скрипнуло. Шаг получался вялый, какой-то старческий. От этого сделалось совсем не по себе, глухая досада завладела душой.
"Вот Шулов небось в таком виде не покажется на люди. Пальто у него, правда, снизу надточено, зато сапоги новые, даже с каким-то мехом внутри. А рожу наел - засмеяться уже толком не может, щеки не дают. А что человек делает, чем голова занята? Строит себе пятистенку, чтобы потом в район перевезти, да кабанов откармливает. По колхозу у него единственная забота: вовремя послать сводку в район".
Руки Мокрута сцеплены за спиной, пальцы в движении - видно, что он возбужден. Внезапно одна рука опускается, ощупывает фонарь галифе, потом глубоко ныряет в карман. Приходится даже скособочиться, чтобы обшарить просторный и уже не раз зашивавшийся карман. Мокрут извлекает оттуда сельсоветскую печать в деревянном футлярчике и сразу веселеет, полнится радостью.
– Милая ты моя! - торжественно произносит он, держа на ладони слегка замусоленный от вечного пребывания в кармане футлярчик и нежно глядя на него. - Испугался, аж сердце екнуло, - показалось, что потерял тебя, что выпала ты через какую-нибудь прореху. Нет, не выпала, слава богу! И что бы я делал без тебя? Кормишь ты меня и поишь. Не одеваешь, правда, покамест, но будешь и одевать! Будешь! - Он поднес футлярчик чуть ли не к самому носу, подбросил на ладони, потом крепко сжал в кулаке и снова опустил в карман. Да, будет кормить, - сказал уже с полной уверенностью, - поить и одевать! Она у меня волшебница, она все умеет, и все ей по силам. И никому другому она не попадет в руки, пока сам не отдам.
Усевшись наконец в кресло и откинув голову на срез спинки, словно подставив ее для бритья, Мокрут самодовольно поводил глазами и вдруг крикнул так, что вздрогнули стены:
– Печка!
За дверью никто не отозвался, лишь погодя немного из дальней боковушки пришлепал небольшого роста паренек, хромой и до того худой и бледный, что наводил на мысль о больнице. Звали его здесь "колченогим начальником", хотя официально должность была довольно внушительной: заведующий военно-учетным столом.
– Вы кого-то звали? - спросил паренек.
– Где Печка? - Председатель даже не шевельнулся в кресле.
– Не знаю, - спокойно ответил паренек. - Пошли куда-то с финагентом.
"На промысел", - хотел сказать Мокрут, но удержался: не резон излишне открыто высказываться при этом человеке, который все время молчит и о чем-то думает. Вряд ли что-нибудь хорошее у него на уме.
– Можешь идти! - бросил председатель, не меняя позы. - Увидишь Печку скажи, чтобы зашел ко мне.
Когда полчаса спустя в комнату вошел секретарь сельсовета Василь Печка, Мокрут опять расхаживал взад-вперед и шаг его был уже довольно размашистым
– Где ты был? - грозно вопросил председатель.
Василь Печка, молодой, щуплый, в военной фуражке, смутился, обеими руками прижал к животу папку с бумагами и робко ответил:
– С описью ходили... Описывали...
– Кого?
– Сидора... Ну, того, что в Дубках...
– Я вам наописываю! - выкрикнул Мокрут и заходил еще решительнее. Зови сюда финагента!
Печка пробкой вылетел за дверь.
– Я вам сколько раз говорил! - начал Мокрут, когда он вернулся вместе с финагентом. В голосе председателя было возмущение. - Никаких описываний без соответствующего постановления! Поняли? Зарубите это себе на носу! Мы должны уважать наших людей и ежечасно думать о них. Если уж и понадобится кого-либо описать, то только в моем личном присутствии. Тихоня был с вами?
– Не было, - буркнул финагент.
Он стоял рядом с секретарем и смотрел на Мокрута с какой-то замороженной полуулыбкой. Его резко очерченное, изборожденное морщинами, особенно вокруг губ, лицо не выражало ни особых переживаний, ни какой-либо работы мысли. Он был уже не молод, но и пожилым его никто не назвал бы. Фигура поджарая, прямая, волосы по-юношески густые, хотя цвета неопределенного: что-то вроде мокрой пакли. Ростом Василь был ему по плечо.
– Ну вот, - продолжал кричать Мокрут, - даже и участковый не присутствовал. Что ж это такое? Самоуправство! Ежели по чистой совести, это издевательство над людьми. Что такое Сидор из Дубков? Я у вас спрашиваю: что такое Сидор?
– Неплательщик, - ответил финагент. С его лица по-прежнему не сходила безразличная и чуть-чуть снисходительная усмешка.
Мокрут остановился подле финагента, заложил руки за спину и стал раскачиваться с пяток на носки.
– А зна-е-ешь ли ты? - вопрошал он, укоризненно качая головой в такт движениям тела. - Знаешь ли ты, что у этого твоего неплательщика в данный момент копейки за душою нет?
Финагент молчал, но ни одна черточка не дрогнула на его лице при этом вопросе. Хитрый служака очень хорошо знал своего начальника и понимал, что ни этот прерывающийся голос, ни раскачивание не шли от нервов, от настоящего возбуждения, а лишь копировали где-то услышанное и где-то увиденное.
– У него есть что взять, - сказал наконец финагент, спокойно глядя председателю в глаза.
– Ага, так значит... - Мокрут перевел взгляд на Василя. - Так значит, вы пошли туда, чтобы поживиться, чтобы вынудить человека... А ну, дохни на меня, Печка!
Секретарь отступил на шаг и прикрыл лицо картонной папкой.
– Дохни! - Мокрут вырвал у него из рук папку и подошел вплотную. Дохни, а то дух выбью!
Василь дохнул коротко и боязливо, будто кто-то и впрямь сунул ему кулаком под бок.
– Нализались уже! Представители власти! Гнать вас отсюда каленой метлой! Не помощники вы мне, а черт знает что!.. А ну, ты дохни! - Мокрут подошел к финагенту. Тот не двинулся с места, лишь выше поднял голову и широко улыбнулся.
– Свинья! - с нажимом произнес Мокрут, увидев черные щербины и истертые вставные зубы. - Что с тобой говорить?
Он оставил своих помощников и опять, заложив руки за спину, принялся расхаживать по комнате. Финагент стал оправдываться, то и дело втягивая сквозь зубы воздух и тяжело ворочая пересохшим языком. Однако Мокрут уже не слушал его и поглядывал искоса только на Василя.