Повести и рассказы
Шрифт:
Вообще в последнее время мне иной раз бог знает что кажется. Вдруг на улице в толпе вижу свою жену — но молодую, какой она была лет двадцать пять назад. Или и вовсе смешно — на экране телевизора среди жителей, например, Барселоны вижу себя. Ну, совершенно похож… только исхудал, что-то кричит… Не грозный ли знак — смотрю на себя уже со стороны? Не смерть ли ходит вокруг?
А насчёт сугроба… не бойся и пойди посмотри.
Над огородом змеился жаркий воздух. Конечно, на земле в тени и клочка снега не осталось. Испарился, взлетел, весь ушёл в облака…
— Петрович!.. —
— Правду.
— А этот отдадите нам? — хихикнул Борода и стыдливо закусил зубами клок рыжей растительности.
— Отдам.
Три бомжа перемахнули через штакетник так ловко, что я, вспомнив срезанные в прошлом году стрелки зелёного лука на грядке, понял: это, верно, они и лазили. Хоть и мои друзья. Но ведь и закусить зелёненьким хочется…
— Уважь, Петрович, выпей с нами.
Я уважил и выпил из облупленной железной кружки.
И очнулся поздно вечером на тахте. Небо светилось за окном, как «движущийся атом» (Тютчев? Заболоцкий?). Рядом на стуле сидела некая женщина и в ужасе смотрела на меня. Это была моя жена. Галочка.
— Я так испугалась. Тебе нельзя пить.
Уже в сумерках мы побрели домой — она поддерживала меня за локоть, как старика. Хотя мне пока ещё и пятидесяти нет. Но если в России живут до 57, а в Японии — до ста, то по-японски мне уже 89.
6
И обрушился безумный, душный, прощальный апрельский снег в пятницу. Он шёл и таял… над страной плыл пар…
В субботу мы с женой шелушили на верандочке бобы для посадки вместе с картофелем в лунки. На южной стороне моего участка в тени штакетника ещё раз возникший нежный белый сугроб, похожий на женскую грудь, сиял надеждой на продолжение моей жизни.
Смотреть чужой новый дом мы, конечно, не ходили.
Правая рука в гипсе болела меньше, но страшно чесалась. Наверное, на неделе снимут этот «гроб», говоря словами Василия, одного из местных сторожей. Всё-таки жизнь была прекрасна.
Оказывается, наш внучек Иван уже заговорил. Заговорило мокрое солнышко на полу.
— Не может быть! — не поверил я жене. — Дети начинают говорить после двух. — И повторил по-ангарски — Не могёт быть!
— А вот правда. Он мне вчера сказал: «Баба».
— А это он не «баба» сказал.
— А что он сказал? — оживилась Галя, подозревая подвох в моём упрямстве.
— А он сказал: «Ба!.. ба!..» — удивляясь миру. Наверняка он это имел в виду. А говорить он начнёт всерьёз со слова «дед». Вот увидишь!
Галя с улыбкой погладила мне седой ёршик и, забросив в печурку сухие скорлупки от бобов, попросила:
— Расскажи какую-нибудь народную притчу… ты их много знаешь.
Я приложил закованную в белый камень руку к груди, как делал когда-то в студенчестве.
— Письмо жане. Дорогая Дарья Ягоровна, я жив, здоров, чаго и табе жалаю. Я таперича не
— Ну, хватит! — рассмеялась жена.
— На польто на ворот навесь никакую нинаесть шкуру и зови мантой. Купи сабе розового мазила, что губы мажуть, схади к соседу Хведору, что у пруда живеть, пушай он табе волосы в гнедой цвет выкрасит. Косы не заплетай, а носи причёску як у гнедового воронка хвист да матри, не ослушайся, не то развод, я ведь таперича не то, что давеча. Ещё пудри харю, не жалей, будь антилегентной бабой, сходи к Петру-сапожнику, пущай он табе на тухли каблуки прибьёт, ходи задом виляй. Гармошку мою продай, купи пианину и поставь в угол, там, где телок стоял…
— Ну, хватит, хватит! — смеялась жена, роняя на пол ошкурки бобов и сами зёрна, чёрные, будто лакированные.
В воскресенье были выборы губернатора — мы их проигнорировали. Галя мыла окна и пол на даче, я вытаскивал из погреба картошку на посадку — мы её рассыплем на газеты, пора проращивать.
А в понедельник с утра по радио и телевидению объявили: Туев выиграл. Может, вправду отдаст моим студентам для семинаров дворец с башней из «слоновой кости»? Мы бы наверху Пушкина и Блока читали:
И каждый вечер, в час назначенный (Иль это только снится мне?) Девичий стан, шелками схваченный, В туманном движется окне…Или Гумилёва:
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд И руки особенно тонки, колени обняв. Послушай, далёко, далёко, у озера Чад Изысканный бродит жираф…Мы будем читать, а в наши окна, пролетая, будут заглядывать иволги с золотыми от света крыльями и зелёные синицы, пасмурные коршуны и яростные весёлые молнии…
Сразу после новостей в квартиру ввалился Дима со включённой телекамерой:
— Смотреть сюда! Исторический момент! Едем принимать!.. И вы, Галина Николаевна, с нами.
— А что принимать? — она ведь ничего пока и не знала. Если только бомжи ей не рассказали, когда она в поисках мужа пришла на огороды.
— Ни слова раньше времени! — попросил я.
— «Ни слова, о друг мой, ни вздоха!.. Мы будем с тобой молчаливы!..» — пропел хрипло Саврасов, нетерпеливо снимая на плёнку нас, наши стены, нашего кота на полу, сверкнувшего жёлтыми очами на незнакомого шумного человека.