Повести и рассказы
Шрифт:
— Вы про кого?
— Про Егорова.
Женщина сразу опустила сумки на землю. Грустно так опустила, тяжело.
— Он в том подъезде живет! Седьмая квартира. Скорей бы уж возвращался! У меня сын к математике неспособный. Так он Ивана Павловича полюбил, а потом уж — из-за него! — математику. Четверки стал приносить. Я отсюда никуда не уеду. Пока сын не вырастет! Давайте я вас провожу. Мать его дома, наверно…
Мне было страшно, что папа скажет: «Ивана Павловича уже нет…» Но папа молчал. Наверно, он хотел хоть немного продлить жизнь
Мы пошли за соседкой. Я тащил одну ее сумку, а папа другую. Она все рассказывала:
— Тут из школы приятели приходили к сыну. Очень без Ивана Павловича соскучились. Я ведь тоже в школе училась. Помню… Когда у нас урок отменяли, мы от радости не знали куда деваться! А эти тоскуют. В больницу к нему собрались идти. Я здесь, на первом этаже… А вы поднимайтесь выше. Он там живет!
Не глядя, она ткнула пальцем в кнопку звонка. Дверь ей открыла соседка, ужасно какая-то недовольная и озабоченная.
— Что же вы ключи с собой не берете? От дел отрываете…
— Тут вот люди квартиру Ивана Павловича ищут, — зачем- то сообщила женщина с сумками.
Соседка заулыбалась, словно ей было стыдно перед людьми, которые ищут его квартиру.
— Иван Павлович над нами живет. Прямо над нами!
Мы стали подниматься… Медленно, будто считали ступени или были после какой-нибудь тяжелой болезни.
«Живет… Живет… Живет!.. — стучало у меня в ушах. — Живет…»
7. «Взрослый» вечер
Мне кажется, человека можно считать взрослым тогда, когда его вместо утренников начинают приглашать на вечера.
Однажды папа пригласил меня на праздничный вечер в больницу, то есть к себе на работу… Я согласился — и сразу почувствовал себя как-то уверенней и взрослее.
Прощаясь и внимательно оглядывая нас напоследок, мама и бабушка очень просили меня не говорить в больнице никаких глупостей и все время помнить о том, что я уже в шестом классе. Но если бы даже я и хотел об этом забыть, мне бы в тот вечер это не удалось, потому что каждый из папиных сослуживцев обязательно говорил:
— Ну, а в каком же мы классе?
— В шестом, — отвечал я.
— Не может быть!
Потом каждый обязательно обращался к папе и восклицал:
— У вас уже такой большой сын?! Трудно поверить… Хотя очень на вас похож. Очень!
Маме тоже всегда говорили, что я на нее очень похож. Поэтому я никак не мог составить о своей внешности какого- либо определенного мнения.
Мама была красивая, а о папе бабушка как-то сказала:
— Красавцем его, конечно, трудно назвать…
— И не называй, если тебе трудно! — ответил я. — Пожалуйста… Но его все равно любят!
— Я с этим не спорю, — сказала бабушка. — Что ты разволновался? Внешность для мужчин вообще не имеет большого значения.
«Действительно, не имеет», — думал я, видя, как все женщины, которые были в зале, по очереди подходили к папе и, стараясь
На меня в тот вечер тоже все обращали внимание. И не только потому, что я пришел с папой… Учительница литературы часто просит, чтобы все мы, ее ученики, были по возможности «яркими индивидуальностями». В том зале, украшенном плакатами и цветами, мне первый раз в жизни удалось быть таким, каким хотела меня видеть наша учительница: ни одного шестиклассника, кроме меня, в зале не было. И поэтому я чувствовал себя вполне яркой индивидуальностью.
Наконец все расселись… Я услышал свою фамилию и чуть было не вскочил, как на уроке. Но оказалось, что это папу избрали в президиум.
— Правильно! — сказала старушка, которая сидела рядом со мной. Лицо у нее было сердитое, глаза придирчивые. От таких людей особенно приятно бывает услышать какой-нибудь комплимент.
Другие, услышав нашу с папой фамилию, вслух ничего не высказали, но громко захлопали. И я понял, что они со старушкой вполне согласны.
«Как жаль, что мама и бабушка не видят всего этого! — думал я. — Конечно, я расскажу им… Но, во-первых, папа обязательно будет мешать. И даже если я буду что-то преуменьшать, он скажет, что я сильно преувеличиваю. А во-вторых, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Это давно известно!»
Я первый раз в жизни слушал доклад! Он был коротким…
— Молодец! — с мрачным видом сказала старушка, сидевшая рядом. И кивнула в сторону трибуны, которую покидал докладчик. — Быстро управился.
А я бы мог слушать еще!
— Сейчас мы поговорим о лучших людях нашей больницы! — сказал председатель.
Все в зале притихли и слегка напряглись. Я тоже заволновался. Не за себя, конечно… за папу.
— Мы пригласили сюда наших бывших больных, — продолжал председатель. — Пусть они скажут…
Я пристально огляделся, но не смог отличить бывших больных от просто здоровых.
— А кто тут… болел? — тихо спросил я у сердитой старушки.
— Ты что, не поймешь?
— Не пойму…
— То-то и оно! — сказала она. Помолчала. А потом губы ее немного разжались: так она, наверное, улыбалась.
К трибуне зашагал огромный мужчина. Мне показалось, что здоровее его в зале не было ни одного человека.
— Это Андрюша… — сказала старушка. И опять по-своему улыбнулась.
В разных концах зала тоже зашептали:
— Андрюша… Андрюша…
— Его тут все знают? — спросил я старушку.
— А как же! Он был совсем слабый. Совсем…
Я тоже знал об этом бывшем папином пациенте.
«Если бы удалось поставить его на ноги! — говорил папа. — Если бы мне удалось!..» Ему удалось… Бывший больной стоял на ногах!
Трибуна была Андрюше по пояс. Он схватил ее обеими руками, словно хотел поднять и подбросить вверх.
— Я работаю! — заявил с трибуны Андрюша. — Я играю в хоккей! А потому, что есть на свете такие люди… Есть такой человек…