Повести и рассказы
Шрифт:
— Товарищ командир! Басмачи поднимаются по тропе! — доложил, заглянув в дверь, красноармеец.
Все без команды заняли свои места. Ланговой прилег у одной из амбразур рядом с пулеметчиком. Злобин остался в главном помещении гробницы.
Оглядывая через амбразуру опустевшую площадку, Ланговой с сожалением подумал: «Если настоящая драка начнется, много лошадей перебьем, не смогли всех за постройку спрятать». — Мысль промелькнула и исчезла, оттесненная более важными событиями.
Над обрывом у тропы появилась
С минуту басмач внимательно осматривал стену гробницы. Низко прорубленные амбразуры были скрыты от его глаз неровностями почвы, а бойцов, стоящих наготове у окон, он разглядеть не мог.
Видимо, удовлетворенный осмотром, басмач что-то сказал стоящим ниже его людям, и сразу же рядом с его головой показалось еще с полдесятка голов в таких же грязных чалмах.
Убедившись, что площадка безлюдна, разведчики вскарабкались сами и тотчас же стали помогать подниматься идущим за ними. Не прошло и пяти минут, как несколько десятков вооруженных басмачей стояло на площадке. А снизу все шли и шли новые чалмоносцы.
Бойцы с нетерпением поглядывали на Лангового, ожидая команды. А тот спокойно наблюдал, как увеличивалось количество врагов на площадке у тропы. И только тогда, когда число их дошло примерно до полусотни, Ланговой громко сказал:
— Стреляет только пулемет Горлова! Стрелкам вести огонь по одиночным басмачам, которые побегут к постройкам. А ну, — обратился он к рядом лежащему пулеметчику. — Дай им, Горлов, повестку. Огонь!!!
Всего с полминуты строчил пулемет, а на площадке и у тропы не оказалось ни одного живого человека. Только тела убитых напоминали о неудачной попытке басмачей.
Вторичная неудача, видимо, довела басмачей до крайней степени ярости. Пули одна за другой расплющивались о кирпичи, оставляя на стене светло-розовые щербины.
Стрельба басмачей по гробнице привела бойцов осажденного отряда в веселое настроение. Они, лукаво усмехаясь, посматривали на смущенного Тимура Саттарова.
Первым не выдержал Кучерявый.
— Слушай, Тимур, — окликнул он товарища. — Ты покричи басмачам в окно. Зачем они в гробницу стреляют? Святой Али обидеться может.
— Не кричи, Тимур, не надо, — с серьезным видом уговаривал Саттарова пулеметчик Горлов. — Басмачи-то, видать, бога перестали уважать. А вот когда они полезут опять в атаку, тогда этот ваш святой им покажет кузькину мать. Из моего пулемета всыплет по первое число. Покарает, одним словом. Святым кулаком по их окаянным шеям отвалтузит.
Тимур долго крепился, но когда рябоватый Авдеенко с невинным видом осведомился у него, как он думает, знает ли хранитель гробницы, что басмачи стреляют по святой могиле, — терпению Тимура пришел
— Знает, конечно, знает, — побагровев, звенящим от ярости голосом ответил он. — Этот старый козел все знает. Если бы здесь сейчас сидел Курширмат, ишан Исмаил Сеидхан запрещал бы красноармейцам-мусульманам стрелять по гробнице. Он бы сказал: «Гробница святая. Аллах накажет всякого, кто выстрелит по гробнице». А теперь он разрешает, шакал вонючий.
— Так-то вот, друг, — подытожил Авдеенко. — Значит, и ваши попы бога против революции науськали нынче. Что русский поп, что узбекский мулла, — один черт. Правильно товарищ комиссар говорит: опиум!
Хотя внутрь мазара пули залетали редко, все же Ланговой, оставив у амбразур и окон только наблюдателей, разместил остальных бойцов в наиболее недоступных для пуль местах.
Потянулись томительно длинные часы осады. Солнце лениво ползло по небу, и так же медленно текло время для красноармейцев, лишенных возможности действовать. В небольшом помещении гробницы, приютившем двенадцать человек, было душно.
Томила жажда. Но Ланговой еще в самом начале осады приказал:
— По две кружки на бойца в сутки и ни капли больше. За раздачу ответственный Кучерявый.
Наконец день начал угасать. Сумерки уже ползли по дну ущелья, но вверху на скале все еще было светло.
Ланговой поставил бойцам задачу: как только стемнеет и басмачи не смогут вести сверху прицельного огня, всем занять на площадке старые места и быть готовыми к отражению нового ночного штурма.
Вдруг пулемет Горлова коротко прострекотал.
— В чем дело? — крикнул Ланговой, находившийся в этот момент в комнате с надгробием.
— Товарищ командир! Несколько басмачей вскочили с тропы на площадку и залегли за убитым, — доложил Горлов.
Ланговой нахмурился. Злобин пристально посмотрел на него и покачал головой.
— Недаром, Ваня, говорят, что Курширмат достал себе где-то опытного вояку в помощники. Просачиваться начинают. Что ж, — Ланговой посмотрел на быстро темневшее небо, — минут через пятнадцать контратакуем.
— Еще двое перемахнули! — встревоженно доложил пулеметчик.
Ланговой решил не ожидать полной темноты.
— Приготовиться к контратаке! — скомандовал он, вынул из коробки трофейный маузер и зарядил его.
Но контратака сорвалась. По дверям неожиданно ударил нестройный залп. С десяток пуль, пронизав ветхую дверь, с негромким хрустом ударилось во внутреннюю стену старого мазара. Красноармеец, подошедший к дверям, чтобы распахнуть их, свалился, как подкошенный.
Злобин кинулся к упавшему, Ланговой — к пулемету.
Раненый быстро терял силы. Злобин поднял его на руки и отнес во вторую комнату.
А бой уже начал разгораться.
Выглянув в амбразуру, Ланговой сразу же понял, что произошло.