Повести моей жизни. Том 2
Шрифт:
Не будем же, как они! Будем накоплять в своей душе больше хорошего и не портить ее свежесть накоплением в ней всякой житейской мерзости! Будем и сами проходить в сознании окружающих нас людей не как тусклые зимние сумерки, а как яркие весенние дни вроде того, который приветствовал мое возвращение в Петербург после только что описанных мною московских приключений.
Я
Вот показались фабричные трубы городских предместий. Как-то теперь встретит Петербург меня, нового, окрепшего, готового с головою ринуться в начавшуюся в нем великую революционную борьбу?
Я этого не знал. По временам в душе возникало тревожное чувство, чувство грядущей неизвестности, но вслед за тем какой-то ликующий голос всплывал из самой глубины души и властно звал меня на городские улицы, полные волнующимся народом.
«Скорей, скорей! — говорил мне этот голос под звук громыхающих вагонов. — Вперед! Вперед! Туда, где кипит уже новая жизнь, где осуществляется наяву великая поэма Шиллера о вольном стрелке Вильгельме Телле!»
3. Удивительная девушка и странная встреча
— Дома Николай Алексеевич? — спросил я высокую скромную и очень симпатичную лицом молодую девушку, отворившую мне дверь квартиры в высоком доме «на Песках» против Николаевского госпиталя.
— Нет, он еще в банке, — ответила она.
— А его жена?
— Тоже ушла.
— Все равно! — сказал я ей. — Я остановлюсь у него!
И, положив свой чемодан, я снял пальто и шляпу и повесил их на вешалку.
— Вы тоже, по-видимому, у него остановились? — спросил я девушку.
— Да.
— Которая комната тут посвободнее?
— Помещайтесь пока в столовой.
И она пошла к себе в комнату, указав мне на дверь, которую я уже знал как столовую по прежним посещениям.
Николай Алексеевич — это был великан с громким басовым голосом, служивший в государственном банке. С ним я когда-то уехал за границу и некоторое время жил в Женеве. Фамилия его была Грибоедов. Не будучи сам писателем, он имел, однако, в литературных сферах большие знакомства.
Не участвуя ни в хождении в народ, ни в каких-либо заговорах, но сочувствуя всему этому, он охотно давал у себя приют всем, скрывающимся от политических преследований, власти за ним следили, и раза два у него уже были обыски. Но, несмотря на это, мы, разыскиваемые, время от времени собирались и даже ночевали у него, как только он нам заявлял, что подозрительные люди перестали шнырять у его ворот.
«Кто бы такая могла быть незнакомая девушка? — спрашивал я себя, развалясь на диване и заложив себе за голову обе руки».
Мне так приятно было отдохнуть после утомительного путешествия из Москвы в Петербург в «некурящем» вагоне третьего класса, где я уступил свою скамью на ночь одной незнакомой девушке, опоздавшей на поезд и потому оставшейся без удобного места.
В квартире все было тихо. Только стенные часы в высоком футляре чирикали монотонно,
«Утомился и он, — подумал я, — своим длинным путешествием по времени, где каждый его взмах похож на шаг; так же как и я утомился теперь длинной дорогой по пространству».
Мало-помалу я задремал и заснул.
— А, и ты тут! — разбудил меня голос вошедшего Грибоедова, и в его тоне почувствовалось мною как будто разочарование, а не обычная приветливость.
— Что случилось? — спросил я его прямо.
Он оглянулся на дверь и, увидев, что она затворена, подсел к моему дивану и тихо сказал.
— Тебе лучше остановиться у кого-нибудь другого. У меня теперь скрывается Вера Засулич, и ее надо беречь, ты сам понимаешь.
Я так и вскочил с дивана, страшно обеспокоенный своей невольной неосторожностью.
— Эта высокая девушка, отворявшая мне дверь без тебя, — она?
— Да.
Мне показалось, как будто я совершил преступление, приехав сюда. Мне захотелось поскорее оправдаться перед ним.
— Я, конечно, никогда и не подумал бы прийти к тебе, если б подозревал что-нибудь подобное. Но уверяю тебя, что за мной никто не следил с вокзала. Я несколько раз оглядывался на перекрестках, и решительно никто не ехал за мной, а то я проехал бы далее твоей квартиры к первому попавшемуся дому, сказал бы извозчику, что ошибся адресом и велел бы везти меня к какому-нибудь из известных мне проходных дворов, чтоб скрыться через него, бросив свой чемодан на добычу шпионам.
— Знаю, что ты осторожен. Если хочешь, оставайся здесь, только не выходи из моей квартиры. А если выйдешь, то уж лучше не возвращайся, пока нам не удастся безопасно отправить ее за границу. Это к тому же скоро сделают.
— Неосторожно посадить ее к тебе, уже не раз обысканному! Неужели не нашли ей лучшего помещения?
— Нашли. Вскоре после того, как наши ее отбили на улице у жандармов, ее поместили у доктора Веймара. Он совершенно не заподозрен, владелец огромного дома на Невском и, кроме того, знаком лично с самой русской императрицей.
— Слышал. Она даже подарила ему свой портрет, украшенный бриллиантами, за совместную деятельность в лазаретах в турецкую войну. Почему же Вера Засулич переехала от него к тебе?
— Она очень простых привычек, и говорили, что большие комнаты его дома и роскошь меблировки сильно стесняют ее. Она не в силах была там жить больше двух недель, несмотря на внимание самого Веймара. А у меня она чувствует себя просто.
«Так вот она какая!» — подумал я. И я почувствовал к ней удвоенное благоговение.
— Значит, останешься у меня? — спросил Грибоедов.
— Нет! Я сейчас же уеду!
— Куда?
— К Обуховой! Она тут недалеко.
Обухова была медичка, жившая с тремя курсистками на общей квартире.
— А где Сергей? — уходя, спросил я его о своем друге Кравчинском.
— Он теперь живет на Петербургской стороне. Только ты не ходи туда через мост!
— Почему?
— Сергей, возвращаясь к себе домой, всегда предварительно «очищается водою» и требует того же самого и от других.