Повести о космосе (сборник)
Шрифт:
Но доверяться Ресту–Влайе я не спешил.
– Это общие слова. Как именно возвысился твой род?
– Я подсказала им, что ваши новостные пилюли можно использовать против вас.
Неизвестные гипервирусы в крови Галеацци сразу вызвали у меня подозрение, что тойланги как–то умудрились обратить нам во вред нашу собственную психохимическую технологию. Но при чем здесь именно новостные пилюли?
– Как использовать?! Это же совершенно безобидные препараты!
– Это ты мне уже говорил там, на У–те–се. Они безобидны, пока
– Например?
– Пример. Можно сделать так, чтобы человек во время приема новостей, помимо зрительных и других образов, получал дополнительную информацию, которую он осознавать не будет. Но воздействие этой информации на подсознание в сочетании с присутствием стабильных гипервирусов в крови и, соответственно, в нейронных цепях, позволяет сформировать второй управляющий центр. Который, незримо присутствуя, заставит человека в нужное время, в нужном месте совершить некое действие. О котором он сам потом не будет помнить. А действие это может быть, например, такое, что из–за него через сутки перестанет работать жизненно важный элемент вашей нелинейной обороны. Или узел правительственной связи.
– Мне кажется, это даже принципиально невозможно.
– Полевые синтезаторы, которые превращают ядовитые грибы в шо–ко–лад, с точки зрения вашей технологии тоже невозможны.
– Ну, не то чтобы совсем невозможны… – пошел я на попятную. – Есть же они у вас! Значит, они возможны. Но очень сложны.
Ресту–Влайя, предупредительно выставив ладонь, другой рукой достала из кармашка на поясе крошечный, в четверть портсигара, проектор и поставила его на стол.
– А вот это… Это – просто? – спросила она.
По ее мысленному приказу на стене засветилось гигантское фигурно–графическое стихотворение. Распространяясь в стороны от извилистого ствола на ветвях–заглавиях, свисали тяжелые гроздья отдельных строф. Каждая буква–идеограмма была обвита собственным неповторимым узором. И если строф там были сотни, то букв – наверное, больше десяти тысяч.
– Это сложно, – признался я.
– Копия довольно неудачная. На оригинальном материале смотрится лучше.
– Но и так очень красиво!
– Благодарю. Моя кисть. Жаль, ты не можешь понять язык линий. Но ты осознаешь, что создание подобного требует большого труда.
– Осознаю.
– Ты видишь перед собой сильно упрощенную структурную формулу гипервируса, которую разработал мой род. Я создала эту каллиграфическую поэму в одиночку. Над гипервирусом трудились все мои родственники–мыслители и сотни наемных ученых. Он предназначен для формирования второго управляющего центра у разумных особей вашего вида.
– Я начинаю тебе верить. Но как вам удалось подменить новостные пилюли Галеацци и Смыглы? Смыгла ведь тоже был вашим неявным агентом?
– Конечно. Но больше я тебе ничего не могу сказать.
– Один, последний вопрос!
– Так и быть, – нехотя согласилась Ресту–Влайя.
– Я… я тоже ваш неявный агент?
– Сделай себе анализ крови – и узнаешь.
Ответ, достойный начальника Бюро–9. Она здорово повзрослела за эти годы. Из заводной девчонки–скаута превратилась в настоящую дьяволицу.
Впрочем, а кем был я сам? Вот то–то.
В дальнем углу неожиданно громко хрустнули скомканные листы, которыми я вытирал черную пыль. Замечательная бумага не хотела держать приданую ей Искандером–вандалом уродливую форму. Она расправлялась из последних сопроматовских сил.
Чуткая Ресту–Влайя обернулась на звук, крутнувшись вместе с креслом.
Что–то ее заинтересовало. Она встала и, похоже, решила разглядеть «хру–стя–щие ли–сты» поближе.
Я не стал говорить банальные фразы вроде «это всего лишь бумага» или «оставь ты этот мусор».
Я смаковал каждое мгновение отсрочки.
С вражеским вирусом в крови или без него, с плохими идеями или совсем без идей, я обречен продолжать переговоры. Ведь это последняя линия обороны, которую еще удерживает Сверхчеловечество.
Что предложить тойлангам в обмен на мир во языцех? Какую последнюю рубаху символически сжечь, чтобы владетели пространства испытали свое треклятое наслаждение мщением?
Ресту–Влайя подобрала листы, на ходу разгладила их и вернулась в кресло.
– Что это такое?
– Всего лишь бумага.
– Не всего лишь. Ты можешь объяснить, что на ней изображено?
Она положила листы передо мной на стол.
Факсимиле листов из старинных рукописных книг. Рамы из спиральных и плетеных узоров, внутри – пучеглазые люди с книгами в руках. На одном из листов было нарисовано Распятие.
Подписей под иллюстрациями не было. Только номера.
– Здесь, на кресте – Иисус Христос, основатель одной из земных религий. Остальных не знаю.
– Кто это рисовал? Люди?
– Разумеется!
– Вот как, – если не интонация (эмулятор по–прежнему однообразно рявкал), то сама структура фразы была новой. Я бы сказал – ревнивой.
– Откуда эти листы? Отсюда? – спросила Ресту–Влайя, указывая на книгу, лежавшую на полу особняком от других.
– Кажется, да.
Она подняла толстый вишнево–красный том, открыла его, полистала.
– Он написан не на Языке.
Я пригляделся к обложке. Книга называлась «Hiberno–Saxon Art of Book Illumination». Английская, стало быть. А что такое «гиберно–саксон»? Бог весть…
– Да, эту книгу издали не меньше пятисот лет назад. По нашим меркам, она достаточно ценная. Но, конечно, не такая ценная, как те уникальные рукописи, страницы из которых в ней воспроизведены.
– Не поняла. Изображения вашего религиозного лидера, они не создавались специально для этой книги?