Повести. Очерки. Воспоминания
Шрифт:
Таранов, внутренне мучившийся за своего приятеля, тяжесть положения которого ясно видел, чтобы не показать перед дамами своего беспокойства, стал усиленно суетиться и распоряжаться: достал чистые носилки, обещал людям на водку, если понесут в ногу и не будут встряхивать больного, а по улицам, как власть имеющий, расчищал дорогу, что было не легко, потому что она была вся запружена пешими, конными и повозками. В здании монастыря «дикий человек», как его называл Скобелев, в сущности же добрый и бравый, пустил в ход авторитет своего патрона для придания
Сергея поместили очень хорошо вместе с одним офицером генерального штаба; на пол постлали войлоков, войлоком же велели обить стучавшую дверь, — это последнее уже прямо по настоянию предупредительного Таранова, со слезами на глазах простившегося с барынями и с все еще не приходившим в себя другом своим.
Сестры по-прежнему стали дежурить около больного: Наташа днем, Надежда Ивановна по ночам.
Первую же ночь, почти всю напролет, тете пришлось пробиться около раненого, которому было нехорошо: пульс был очень част, в сердце сказывался беспорядок, сознание временами затемнялось… рана, видимо, вступала в какой-то нехороший период развития. Сергей был часто в забытьи, но в сознании, серьезен и как-то мало сообщителен; на вопросы отвечал «да» или «нет» и только раз выговорил доктору, осведомившемуся о том, как он себя чувствует:
— Начинаю слышать какую-то глухую тяжесть, должно быть, конец…
Он не обмолвился ни одним интимным словом с Наташею, даже в часы, когда товарищ его по комнате спал и девушка с замиранием сердца ждала хотя нескольких, хотя одного ласкового слова. Она приходила в отчаяние от его безучастного взгляда, часто подолгу устремленного на нее, как на чужую, — сердце ее холодело от этого металлического взора.
Только раз ей показалось, что, когда она дотронулась до его руки, чтобы пощупать пульс, он тихо пожал ей пальцы, но так ничего и не промолвил. А как бы ей хотелось расспросить его о том, что он чувствует, где у него больше болит!
Наказ доктора был ясен и положителен: «Никакого возбуждения!» — особенно ввиду возможности сотрясения головного мозга, — не вызывать больного на разговоры, и она не решалась спрашивать его ни о чем, так как последствия всякого напряжения мысли могли быть очень печальны.
— Это шок, — объяснил молодой доктор Наташе, удрученной особенно бесстрастием и равнодушием Сергея Ивановича, — состояние, которое иногда следует за травматическими повреждениями. Нервная система ведь не у всякого относится одинаково к одним и тем же раздражениям, к тому же душевное состояние в момент поражения имеет не мало значения.
— Но что же это значит, доктор, что он смотрит и как будто не видит, не узнает?
— Сущность этого состояния заключается в необыкновенно сильном раздражении нервной системы, после которого она уже относится почти безразлично к новым раздражениям… Мысль его и все психические отправления черезвычайно вялы, отсюда то, что вас
На вторую ночь, когда Надежда Ивановна, как когда-то в Бухаресте, дремала около подушки больного, он тихо окликнул ее.
— Что вам, душа моя?
— Я скоро умру.
— Полноте, душа моя, даст бог… на все его святая воля…
— Возьмите бумаги, запишите… как тогда… помните?
Надежда Ивановна принесла перо и бумаги, но видела плохо от застилавших глаза ее слез.
«Мое единственное желание, — тихо, с расстановкой, но довольно твердо продиктовал Сергей, — состоит в том, чтобы остающееся после меня имущество… было употреблено на дело устройства школ… на моей родине. Поручаю это дело заботливости друзей моих… Владимира Половцева и Наталии Ган…»
— Согласится ли она? — тихо спросил он Надежду Ивановну, которая только кивнула головой, так как душившие слезы совсем отняли у нее голос.
— Что касается той особы, о которой… помните ли?.. я уже распорядился… — проговорил Сергей, делая последнее усилие.
К утру Верховцеву сделалось видимо хуже.
— Если это шок, — наедине советовалась Надежда Ивановна со старшим доктором Пожарным, перевидавшим много ран на своем еще не старом веку и особенно в эту кампанию, — если это шок, то ведь он может пройти… можно ли иметь надежду?
— Надежды покидать никогда не следует, — ответил тот, — но кто вам сказал, что это шок?
— Мы слышали, здесь говорили…
— Шок совсем не то. В данном случаем мы имеем дело с «септизэмией», или гнилостным воспалением брюшины. Вы видите эту подавленность, безучастие к окружающему, тусклые глаза, подернутые как бы легким флером, — больной не просит ни есть, ни пить, так ведь?
— Да, он ничего не требует, только по нашему настоянию проглотил немного бульона.
— Ну, да, вот видите, обратите внимание на сухие, потрескавшиеся губы, сильно обложенный язык…
— Но ведь он ни на что теперь не жалуется, доктор.
— Это-то и дурно, нервная деятельность его тихо угасает…
— Значит, рана очень опасна?
— Сама по себе — нет, бывают и хуже; но вследствие дурных условий она загрязнилась или дорогою, или от пули, которая могла затащить с собою клочья платья, белья… Меня беспокоит температура его, — он сгорает. Кроме того, возможно, что есть сотрясение мозга.
— Сказать правду, доктор, с первого взгляда он поразил меня своим осунувшимся лицом и каким-то темно-желтым цветом… Скажите правду, доктор, есть ли надежда или ждать…
— Повторяю вам, что надежды не надобно терять, — у него крепкий организм, — ответил доктор, стараясь не глядеть в глаза тетушке и делая вид, что ему пора идти к другим больным. — Может быть, в борьбе с септическим или заразным началом организм победит… — и доктор прописал к мускусу, дававшемуся внутрь, еще подкожные впрыскивания эфира, для поддержания падавшей деятельности сердца.
Надежда Ивановна поняла, но поостереглась сообщить свои опасения Наташе, как-то застывшей в страхе и ожидании всего худшего.