Повести. Рассказы
Шрифт:
— А старшая сестра?
Вытаращив глаза, он несколько раз спросил, зачем она мне, да с такой злостью, точно хотел меня ударить или укусить. Я что-то промямлил и отступил, ведь сейчас я ко всему отношусь безразлично… Ты не знаешь, что теперь я еще больше, чем прежде, стал бояться людей. Им тягостно мое присутствие, я хорошо это понял, потому что надоел даже самому себе. Зачем же причинять другим неприятности, заставлять их скучать, не показывая вида? Но поручения матери я не мог не выполнить и, поразмыслив, зашел к торговцу дровами, который жил наискосок от дома лодочника. Мать хозяина, бабушка Фа, была еще жива. Она меня узнала и пригласила в лавку посидеть. После обычных фраз о погоде я рассказал ей, зачем приехал и почему мне нужен Чан Фу. Но бабушка только вздохнула:
— Увы! Не выпало
Вот что она мне рассказала: «С прошлой весны А-шунь стала худеть и желтеть, часто плакала, а на расспросы, что с ней, не отвечала. Иногда она плакала целыми ночами, выводя из терпения отца, который принимался ее бранить: „Выросла большая, вот и бесишься!“
В начале осени она слегка простудилась, а потом слегла и больше не вставала. За несколько дней перед смертью она призналась отцу, что уже давно, как и мать, харкает кровью и потеет по ночам, но все скрывала, чтобы его не волновать.
Однажды, поздно вечером, к ней явился дядя Чан Гэн и стал, как это часто бывало, требовать денег взаймы. А-шунь ему отказала, тогда дядюшка зло над ней подшутил: „Не гордись, — сказал он, — твой будущий муженек еще почище меня!“
С этого-то времени на нее и нашла тоска: она все время плакала, жениха стыдилась. Когда же отец, узнав об этом, стал его хвалить — какой он, мол, работящий, было уже поздно. Она не поверила и все твердила: „Теперь мне уже все равно. Хорошо, что я умру“.
Окажись жених и вправду хуже Чан Гэна, беда была бы, — продолжала свой рассказ бабушка. — Кто может быть хуже курокрада? Но на похоронах я видела его собственными глазами: одет чисто, с виду вполне приличный. Заливаясь слезами, он говорил: „Полжизни проработал гребцом, столько трудов положил, во всем нужду терпел, чтобы скопить денег на подарок невесте, а она умерла“. Видно, он и впрямь хороший человек, а Чан Гэн все наврал. Жаль, что А-шунь умерла, зря поверив этому разбойнику. Но кого же в этом винить? Только судьбу — не дала ей и капли счастья».
Вот и все. Делать мне здесь больше было нечего. Я не знал, куда девать цветы из бархата, и попросил бабушку Фа передать их А-чжао, той самой девушке, что стремглав убежала от меня, будто от волка или какого-нибудь чудища. Мне, право, не хотелось самому относить ей цветы. И все же я подарил их ей, а матери скажу, что А-шунь очень обрадовалась цветам. Что толку во всех этих скучных делах? Лишь бы как-нибудь время убить… Пройдет Новый год, а там опять пойду твердить ученикам: «Учитель сказал… Стихи гласят…»
— Разве ты обучаешь конфуцианским канонам? — удивился я.
— Конечно! А ты думал, по-европейски, азбуке? Сначала у меня было два ученика: один зубрил «Книгу песен», а другой — «Мэн-цзы», [209] недавно прибавилась еще девочка, с ней мы читаем «Канон для женщин». [210] Не преподаю им даже арифметику — не потому, что сам не хочу, родители не велят.
— Никогда бы не подумал, что ты станешь обучать по конфуцианским книгам…
209
«Мэн-цзы» — записи бесед и изречений философа Мэн-цзы (390–305 гг. до н. э.), последователя учения Конфуция.
210
«Канон для женщин» («Нюйэрцзин») — популярная книга наставлений о дочернем почтении и образцовом поведении женщины. Рифмованный текст «Нюйэрцзина» использовался при обучении девочек грамоте.
— Именно этого требуют родители, а я человек подневольный, от меня ничего не зависит. Да и какой смысл во всех этих скучных вещах? Лишь бы как-нибудь время прошло…
Он, видимо, изрядно захмелел, лицо его стало красным, а глаза снова потускнели. Не найдя, что сказать, я тихо вздохнул. На лестнице застучали шаги, и в зал ввалились посетители: впереди шел коротышка, с опухшим круглым лицом, за ним — высокий, с вызывающе красным носом, и еще несколько человек; от их топота весь кабачок заходил ходуном. Мы с Люем переглянулись, и я подозвал
— И на это ты можешь прожить? — спросил я Люя, поднимаясь из-за стола.
— Да… в месяц двадцать юаней, не очень-то густо.
— Что же ты собираешься делать дальше?
— Дальше? Не знаю. Подумай, разве сбылось хоть что-нибудь, о чем мы когда-то мечтали? Сейчас я ничего не знаю, не знаю даже, что будет завтра или через минуту…
Слуга подал счет мне. Я расплатился, а Люй продолжал курить, забыв о прежней церемонности.
Мы вместе вышли из кабачка и у дверей распрощались — наши гостиницы находились в противоположных концах городка. Холодный ветер и хлопья снега били прямо в лицо, но они несли с собой какую-то приятную свежесть. Наступили сумерки, дома и улицы заволокла густая снежная мгла.
Февраль 1924 г.
СЧАСТЛИВАЯ СЕМЬЯ
Подражание Сюй Цинь-вэню [211]
«…Подлинное произведение искусства может быть создано лишь по воле автора. Такое произведение подобно не искре, высекаемой огнивом из кресала, а лучу солнца, вырывающемуся из неисчерпаемого источника света. И тогда автора можно назвать истинным художником. А я?.. Кто же я такой?»
211
Сюй Цинь-вэнь (р. 1897) — известный писатель-реалист, активно печатавшийся в 20-х годах, друг и последователь Лу Синя. Замечание о том, что рассказ был написан в подражание Сюй Цинь-вэня, Лу Синь прокомментировал в том же номере «Фунюй цзачжи», в котором была опубликована «Счастливая семья»:
«Когда в прошлом году в приложении к „Чэньбао“, я увидел „Идеальную спутницу“ г-на Сюй Цинь-вэня, я вдруг подумал о важности этого произведения и о том, что было бы неплохо сочинить что-нибудь в его стиле, но подумал просто так. Вчера вновь вспомнил об этом и, не занятый ничем другим, написал рассказ. Но, когда писал концовку, почувствовал, что выбился из колеи, — вот и получилось слишком скучно. Развязка его рассказа, по-моему, не так скучна. Но в целом это подражание».
Рассказ Сюй Цинь-вэня «Идеальная спутница», написанный в 1923 г., как и «Счастливая семья» Лу Синя, высмеивает пустые фантазии и лишенные реальных предпосылок идеалы.
При этой мысли он соскочил с кровати. Она и прежде приходила ему в голову, когда нужно было раздобыть гонорар в несколько медяков, необходимых для поддержания жизни. Где публиковать, он определил сразу — ежемесячный журнал «Счастье», там как будто больше платили.
«Но произведение должно касаться какой-то определенной сферы, иначе, пожалуй, его не примут… Сфера так сфера. Какие же вопросы волнуют умы современной молодежи?.. Их, наверно, немало. Это, главным образом, вопросы любви, брака, семьи и тому подобные… Да, эти проблемы тревожат действительно многих и широко обсуждаются. Итак, следует писать о семье… Но как это подать?.. М-да… Иначе, пожалуй, не примут. К чему говорить о черных днях, но…»
Его кровать от письменного стола отделяли всего пять-шесть шагов. Усевшись, он достал бумагу в зеленую клетку и решительно, как бы отрезая себе все пути к отступлению, написал первую строчку: «Счастливая семья». Это было название.
И тут кисть застыла. Он уставился в потолок, придумывая, где бы ему поселить эту счастливую семью.
«В Пекине? Нет, не годится! Там мертвящая атмосфера, даже воздух какой-то безжизненный. И от этой атмосферы семью, пожалуй, не отгородишь самыми высокими стенами. Нет, Пекин отпадает. В провинциях Цзянсу и Чжэцзян со дня на день начнется война. О провинции Фуцзянь и говорить нечего. В Сычуани или Гуандуне? Война там уже идет. В Шань-дуне или Хэнани? О! О! Там похищают людей, а если похитят одного из героев, счастливой семью уже не назовешь. В иностранных сеттльментах Шанхая или Тяньцзиня чересчур высока квартирная плата… Поселить их за границей? Смешно!.. Не знаю, как обстоят дела в провинциях Юньань или Гуйчжоу, но уж очень неудобны там пути сообщения».