Повести. Рассказы

Лу Синь

— …

— Ты можешь и не помнить, мать спросить бы надо, она-то сказала бы.

— …

— Спит. А матери нет… Ха-ха-ха! Не болел корью!

Разбудило Пэй-цзюня утреннее солнце, проникшее сквозь оклеенное бумагой окно и ударившее в глаза. Однако встать у него не было сил, руки и ноги словно отнялись. Вдруг он почувствовал, как покрывается весь холодным потом. Возле его кровати все еще стояла девочка с залитым кровью лицом, которую он хотел ударить.

Огромным напряжением воли ему удалось отогнать сон, и в тот же миг видение пропало. Он спал в своей комнате один, никого вокруг не было. Он снял пижаму, вытер пот на груди и на спине, оделся. Направляясь к брату, он увидел во дворе соседа «из Байдичэна»: тот

шумно прополаскивал рот. «Ого! — подумал он, — уже не рано».

Цзинь-пу не спал и лежал с открытыми глазами.

— Ну, как сегодня? — осведомился Пэй-цзюнь.

— Немного лучше…

— Лекарство не приносили?

— Нет.

Он сел к столу напротив кровати и внимательно посмотрел на брата — лицо у Цзинь-пу уже не было таким пугающе красным, как вчера. Но сам он чувствовал себя совсем разбитым, перед глазами все время мелькали обрывки каких-то сновидений:

…Цзинь-пу лежит, как сейчас, в своей кровати, но это уже труп. Он, Пэй-цзюнь, торопится поскорей обрядить покойника, взваливает гроб на спину и идет с ним прямо в гостиную. Все это происходит как будто дома. Кругом знакомые лица, и все наперебой превозносят его до небес.

…Он велит Кан-эру и двум младшим детям, брату и сестре, идти в школу, но еще двое с плачем бегут за ним. Этот плач выводит его из себя. Но в то же время он чувствует, что в руках у него высшая власть, огромная, ни с чем не сравнимая сила. Он видит свою ладонь, которая в три — нет! — в четыре раза больше обычной. Ладонь словно литая. Он размашисто бьет ею Хэ-шэн по лицу…

Испуганный, застигнутый врасплох обрывками сна, он хотел было встать и уйти, но даже не шевельнулся. Еще чего! Надо выбросить все из головы, забыть… Но видения, как гусиный пух на воде, кружились, тонули в водовороте, снова всплывали на поверхность.

…Лицо Хэ-шэн залито кровью, она входит, громко плача, а он бежит от нее в домашний храм… За девочкой следует толпа. Знакомые, незнакомые липа. Он знает, они идут его бить…

…Он слышит собственный голос: «Я не вхожу в сделку с совестью! Не верьте вздорным выдумкам этой девочки!..»

…Хэ-шэн совсем рядом, возле его кровати. Он уже занес над ней ладонь…

И тут он окончательно проснулся, весь в поту, чувствуя невероятную усталость; спину ломило от холода. Цзинь-пу лежал спокойно, дышал хотя и часто, но ровно, и лишь будильник на столе тикал, как ему показалось, громче обычного.

Он повернулся к столу, но ничего не заметил на нем, кроме налета пыли. Посмотрел на оклеенное бумагой окно. Рассеянный взгляд задержался на двух четких, черных иероглифах листка отрывного календаря: 27.

Вошел привратник с лекарством и какой-то книгой, обернутой в бумагу.

— Что это? — спросил Цзинь-пу, открывая глаза.

— Лекарство, — ответил Пэй-цзюнь, придя наконец в себя после вызванного сном замешательства.

— Я не о нем, а…

— Об этом потом, а сейчас прими лекарство. — Он уговорил брата выпить микстуру, после чего взял в руки книгу. — Это от господина Со. Ты, наверно, просил у него? «Sesame and Lilies». [267]

267

«Sesame and Lilies» — «Сезам и лилии», книга лекций и эссе английского писателя и критика Джона Рескина (1819–1900).

Цзинь-пу посмотрел на тисненную золотом обложку, подержал книгу в руках и, спрятав ее под подушку, закрыл глаза. Спустя некоторое время он сказал, оживляясь:

— Вот поправлюсь и переведу какой-нибудь отрывок. Предложу издательству «Культура». Не знаю только, возьмут ли они…

В этот день Пэй-цзюнь пришел в департамент куда, позднее обычного, около полудня: в канцелярии уже висело облако дыма от кальяна Цинь И-тана. Ван Юэ-шэн еще издали заметил ого и пошел навстречу.

— О, это вы! Ну, что, лучше вашему брату? Я так и думал, что ничего серьезного. Эпидемия. Они каждый год бывают… Мы тут с господином

И-таном только что о вас говорили: куда это вы запропастились? А вы тут как тут, легок на помине. Это хорошо, что вы пришли. Однако на вас лица нет. Что случилось? Так измениться за один день!

Пэй-цзюнь подумал, что со вчерашнего дня изменились и канцелярия, и его сослуживцы, они стали ему какими-то чужими, хотя все вокруг было давно знакомо, привычно: сломанная вешалка, треснутый чайник, сложенные в беспорядке и покрытые пылью дела, дырявое кресло без одной ножки и даже Цинь И-тан, сидевший в нем с неизменным кальяном в руках. Цинь И-тан закашлялся и, тряся головой, заговорил:

— От гостиной до самых ворот колотили друг друга…

— Вот поэтому-то, — сказал Юэ-шэн, отвечая ему, — я и советую рассказать им все, что вы знаете о нашем Пэй-цзюне, пусть поучатся у него. Иначе доведут они вас, старика, до могилы…

— Раз ты, требует старший, сам потерял на этих облигациях, сам же изволь покрыть недостачу… сам… — Цинь И-тан снова закашлялся, скорчившись в три погибели.

— Верно говорят, человеческие сердца несходны, — буркнул Юэ-шэн, цитируя какого-то классика, и повернулся к Пэй-цзюню. — Значит, у вашего брата ничего серьезного?

— Ничего. Доктор сказал, что корь.

— Корь? Ну конечно, сейчас эпидемия. Вот и у нас во дворе трое детей больны. Ничего страшного. Но вы так вчера нервничали, что, право, глядя на вас, нельзя было оставаться безучастным. Истинно «братское согласие», [268] так, кажется, учит мудрец?

268

Слова из книги «Луньюй».

— А начальник совсем не появлялся вчера в департаменте?

— Вот именно, исчез. «Исчез, как желтый аист». [269] Вы проставьте в табеле, что были на работе, и дело с концом.

— Требует, чтобы сам покрыл! — не переставал твердить свое Цинь И-тан. — Беда с этими облигациями. Стоит обзавестись ими, и непременно попадешь впросак. Вчера вечером снова началось. Опять ведь сцепились. От гостиной до самых ворот. У старшего двумя детьми больше, всех пора определить в школу. А младший обвиняет его в том, что он тратит больше общих денег, не может сдержаться…

269

«Исчез, как желтый аист…» — исчез бесследно; образное выражение, восходящее к строке из стихотворения великого китайского поэта Ли Бо (701–762): «Желтый аист однажды исчез и обратно уже не вернется…»

— Это правда. Чем больше скандалят, тем труднее разобраться, кто же прав, — заметил Юэ-шэн. — Гляжу я на вас, как вы с братом живете, дорогой Пэй-цзюнь, и не могу не поклониться вам в ноги. Поверьте, это не лесть.

Пэй-цзюнь не ответил. Заметив посыльного, который направлялся в канцелярию с какой-то официальной бумагой, он поднялся к нему навстречу. Подошел Юэ-шэн, взял у него бумагу и стал читать вслух:

— «Обывателя Хэ Шан-шаня. Прошение. Настоящим сообщаю. В районе Восточного города обнаружен труп неизвестного мужчины. Департаменту коммунального благоустройства надлежит принять срочные меры, отпустить средства на захоронение и гигиену для общественной пользы…» «Знаете что, — оторвавшись от бумаги, предложил он Пэй-цзюню, — я оформлю это прошение, а вы возвращайтесь пораньше домой. Ведь все ваши мысли сейчас о больном брате. Ей-ей, о вас можно говорить только стихами „Трясогузки в чистом поле…“». [270]

270

Строка одной из песен «Шицзина», из раздела «Малые оды»; в этой песне воспеваются дружные, любящие братья.