Повести

Замойский Петр Иванович

— Алексеевка? Приготовьтесь. Телефонограмма. Да, да, от земства…

— От какого земства? — перебил я.

— От кого же тогда?

— От кого? Просто говорите «примите» и все.

Вновь начала вызывать волости.

— Аргамаково?.. Говорит центральная. Телефонограмма. Не все ли равно, от кого? — посмотрела она на меня. Закрыв трубку, вполголоса прошептала: — Противный пьянчужка. «От кого, да что».

— Говорите: «От Совета депутатов», — сказал я.

Заработала телефонная. Надо вызвать тридцать две

волости. Надо переговорить с каждой, спросить, кто принимать будет. Более часа вызывала она. Переругивалась по телефону, спорила с невидимыми секретарями. Телефонистка по голосу знала, кто говорит, и походя давала почти каждому характеристику. В большинстве секретарями были те же волостные писари, народ прожженный.

— Поим?.. Тарханы? Телефонограмма… Ждите звонка.

Я рядом с телефонисткой. На столике у меня текст обращения. Вызов идет к концу.

— Свищевка? Здравствуй, Ваня… Да, я… Некогда сейчас… Телефонограмма срочная. После поговорим.

Когда вызвали последнюю по алфавиту волость, обе телефонистки вздохнули. И я вздохнул. Дальше предстоит моя работа. Как это выйдет: говорить сразу со всем уездом!

— У вас готово? — спрашивает телефонистка.

— Крутит, — храбрюсь я.

Вновь принялась включать, на этот раз только повторяя:

— Агапово, Болкашино, Владенино…

Мгновенно представил себе, как во всех волостях уселись за разные столы разные люди. Кто приготовил карандаш, кто ручку, и вот ждут. Ждут, когда им, волостным писарям, почтенным, седым, лысым, старым или молодым, начнет диктовать телефонограмму какой-то сельский писаришка, фамилию которого они не слышали.

Телефонистка, совершенно разукрасив коммутатор разноцветными шнурами, продолжительно покрутила ручку.

— Всем слышно? — спросила она Словно дождь в лесу зашумел. Телефонистка улыбнулась.

— При–го–товь–тесь!

Молча, почти торжественно, передала мне трубку. Рука у меня задрожала, и самого проняла дрожь. Никак трубку к уху не приложу. А когда приложил, чуть не отшатнулся. Мать родная, что там делается в ней, в этой маленькой трубке! Будто внезапно прислонился к пчелиному улью. А секретари, не теряя времени, уже начали между собою здороваться, переговариваться, расспрашивать друг друга, кашлять, хрипеть — настоящий базар! Набравшись духу, громко кричу:

— Говорит уезд!

Постепенно стихли голоса.

— Здравствуйте, товарищи!

— А–а-а, — загудело, зашумело в трубке. — «Кто передает?» «Почему «товарищи»?, «Добрый вечер», «Николай Иваныч?»

— Всем слышно? — повторяю вопрос телефонистки.

Снова разнобой голосов. Одни гудят басисто, другие тянут тенорами, а вон совсем тоненькие, как бы детские голоса. Наверное, это помощники секретарей. А вот хриплые, словно худые трактирные граммофоны. Это, наверное, сидят за столами старые, наследственные писари с картофелеобразными носами, писари, впитавшие в себя

еще от отцов и дедов подлость, хитрость, мошенничество и самое отъявленное взяточничество. Для этих ничего святого нет и не было.

— Граждане секретари волостных управ, комитетов и советов, — начал я, — прежде чем передать…

— Гро–о-мче… — наверное, из самой далекой волости послышался тоненький голосок.

— Не надо громче, — пробасило рядом.

— Это ты, Василий Афанасьевич? — тут же осведомился один.

— Я, брат, я. А это вы, Сергей Петрович? Как живем?

— Помаленьку, — ответил тенорок. — У вас земство или совет?

— Слава богу, живем без совета. А вы?

— У нас уже.

— Дело ваше дря–янь.

Я отвел от уха трубку, спросил телефонистку:

— В какой волости секретаря зовут Василий Афанасьевич?

— А–а, Сурков. Мачинская волость.

И я сердито кричу в трубку:

— Сурков из Мачи… Вас слышит тридцать одна волость и тот, кто сейчас вам об этом говорит.

Все голоса вдруг умолкли. Только дыхание и чей-то шепот, тяжелый вздох: «О–о, че–орт!»

— Всем ли известно, что Временное правительство свергнуто? — спрашиваю.

Снова молчание. Настороженное, готовое вот–вот взорваться на разные голоса.

— Туда и дорога! — раньше всех ответил молодой голосок.

И вот взорвалось, захрипело, заревело разноголосо: тут и удивление, и вопросы. Кто отвечает «нет», некоторые — «знаем».

— Дошло ли до вас обращение «К гражданам России»? — спрашиваю.

— Не–ет! — ответили единодушно.

— Записывайте. Размножите и доставите в села и деревни. Вывесите на видных местах, прочитайте на собраниях, митингах. Начинайте: «К гражданам России!»

Явственно зашуршали по бумаге карандаши и перья. Скоро понеслись одно за другим восклицания:

— Есть… Дальше… Медленнее… Быстрее… Это ты, дядя Алеша?.. А это ты, молокосос? Не научился быстро писать…

— Продолжаю. Пишите: «Временное правительство низложено». Точка.

— О–ох! — вздохнуло в трубке. — Вот так то–очка!

Я медленно, растягивая слова, продолжаю:

— «…Государственная вла–асть… перешла… в руки… органа… Петроградского… Совета… рабочих и солдатских депутатов — Военно–революционного комитета, стоящего… во главе… петроградского пролетариата и… гарнизона». Точка. Проверьте. Повторяю.

Забубнили, забарабанили, захрипели, запели, то радостно восклицая, то гмыкая от недоумения.

— С новой строки. «Дело, за которое боролся народ», поставьте двоеточие.

— А троеточие можно? — ехидно спросил кто-то.

— «…неме–едленное предложение… демо–кра–тиче–ского мира», запятая… «отмена… помещичьей собственности на землю», запятая…

— Это верно, пока запятая, — перебил тот же ехидный голосок.

— Повторите… не понимаю! — удивленно произнес голос.