Повести
Шрифт:
Подошел овечий пастух Михайло.
— У меня Санька тоже сел в окоп, — не то хвалясь, не то сокрушаясь, сказал он.
— Пропади все пропадом, — испуганно вздохнул дядя Федор. — Разгромят деревню.
— Наши тоже скоро не сдадут… Из Владенина на выручку бы успели.
— Побоятся.
— Что-то пока ничего не слышно, — приложил Михайло ладонь к уху.
— Переговоры будут. Потребуют главарей выдать.
— На смерть?
— Знамо. Сибирью не отделаешься.
— На это наши не пойдут, — сказал
Коровы, передохнув, начали есть. Солнце вот–вот выйдет. Дует ветер. Развести костер не из чего — ни деревца, ни сухого помета. Да и не до костра нам. Мы напрягли слух. Тишина пугала нас. Что-то там делается — в селе, за селом? Я намекнул было старику, чтобы он отпустил меня, но старик сложил плеть вдвое и молча потряс ею. Я досадовал, что погнал стадо. Можно было бы спрятаться, не выгонять. И у меня созрел план. Вот бы мы вместе с Павлушкой, Степкой, Авдоней и другими ребятами засели в лесочке, в кустах, и как только казаки ворвались бы в улицу, мы осыпали бы их камнями из веревочных пращей. Кирпичей заготовили бы целую кучу… А теперь — сиди вот тут и зябни. Вспомнил отца, опять разобрал смех. И в то же время стало стыдно самого себя. Значит, отец не такой уж трус. Он не отстает от людей. Пошел туда, в окопы, с вилами. Отец сильный. У него огромные руки. Ничего, что он кстати и некстати шепчет молитвы.
— Чу! — шепнул Михайло, и мы замерли. — Никак стреляют?
Коровы, овцы и телята разошлись по полю. Мы не обращаем на них внимания. Я прилег ухом к земле. Чудится, будто земля тяжело дышит, что в ней бьется сердце. Нет, это я дышу, и в моей груди бьется сердце. Часто–часто, как в кузнице молотки.
— О–о-о! — воскликнули мы все сразу и посмотрели на родное село. Ничего не видно.
— Холостым, — проговорил Михайло.
— О–о! — воскликнули мы снова.
Раздался второй выстрел. Такие выстрелы мы, ребята, — да, наверное, и Михайло со стариком, — слышим впервые.
— Из пушек, — проговорил дядя Федор.
Опять тихо. Лишь эхо, гудя, уходило в поля и овраги. Я посмотрел на коров. Некоторые подняли морды, как бы нюхая воздух.
Мы испуганно вскочили. Донесся особый, отличный от первых двух, выстрел. Он был яростный, злой, с треском. А вот почти такой же второй, вот третий. Снова тихо.
— Что же это такое? — спросил Михайло. — Взрывы должны быть, а их нет… А–а, — догадался он, — это наши из самоделок пульнули.
Мы повеселели. Верно, вчера из них стреляли… Звук был не такой резкий, стреляли небольшими зарядами, а теперь, видно, заложили как следует.
— Зря торопятся, — сказал Михайло. — Подождать бы, когда ближе подъедут.
— Может, наскочили? — проговорил наш старик.
— Слушайте, слушайте! Из ружьев…
Звуки ружейных выстрелов походили на хлопанье плетей. Хлопали и залпом, и в одиночку.
— Пули сюда не долетят? — спросил дядя Федор.
— Говорят,
Вспомнил я о матери. Что с ней сейчас? Почему не уехала?
— Глядите, глядите! — указал Ванька по направлению к лошадиному кладбищу. — Э, вон и па гору тронулись.
Словно муравьи, хлынул народ из села. Ехали на подводах, скакали на лошадях, просто бежали. Кое-кто присел на ближних межах.
Опять трескотня. Эхо доносилось не из села, а с правой стороны, от оврага.
Третий гулкий выстрел раздался совсем неожиданно. Взметнулся страшный вихрь земли, затем раздался такой взрыв, что под нами дрогнула межа.
— Как следоват, чугуном, — пресекшимся голосом проговорил старик.
Снаряд разорвался где-то возле кладбища. Не успело стихнуть эхо, как снова рявкнул выстрел. В самой середине нашей улицы поднялся столб земли, бревен, клочьев соломы. Ударил набат.
— Горит, горит! — закричал Ванька.
Дым, черный, с проседью, вывалил густым столбом. Хлынул вверх грозно, торжественно. Скоро показался огонь.
— Ужель опять будут стрелять? — спросил дядя Федор.
Как бы в ответ ему снова бухнуло, и над селом, выше колокольни, появилось облачко. До нас донесся визжащий взрыв.
— А–а, — протянул Михайло, — это картечь. Про нее покойник Иван рассказывал. Рвется вверху, а вниз осыпается градом.
— Ах, сволочи! — выругался старик. — Что делают! Э–э, глядите, коровы-то…
Сгрудившись, коровы, мычали, трясли головами. Все они смотрели на село, словно разумные.
— Животное, а беду чует, — проговорил Михайло. — Овцы — тоже в куче.
Народ все бежал и бежал из села. Бабы несли грудных, мальчишки тащили узлы. Я вглядывался, нет ли нашей мамки. Может быть, она где-нибудь сидит с ребятами на меже и плачет!
Опять ружейная пальба.
Пожар разросся. Горела не одна изба. Снова вымахнул столб дыма, уже в середине нашей улицы. 11збы там стоят кучно.
«Гагаре бы сгореть-то», — пожелал я.
Солнце взошло из-за тучи. Осветились поля и половина села. На церкви заблестели кресты. Всполох все гудел. Кто-то смелый бил в набат.
— Видать, наши крепко держатся, — с гордостью заметил дядя Федор.
— А пушек больше не слыхать, — проговорил Михайло.
— Гляди, верховые. Ужель дружинники отступили?
Два раза подряд ударили знакомые нам выстрелы. Били наши пушки. Едва смолкало эхо, как дважды злобно ответили им с горы. Первый взрыв поднял землю опять в конце улицы, второй — на середине села. И там занялся пожар.
— Гореть всем! — махнул рукой старик, и на глазах его выступили слезы.
Верховые скакали полем. Их было пятеро. Они мчались, запрокинувшись на спины лошадей.
Набата уже не слышно. Вскоре донесся страшный рев, гул, топот и далекие крики. Опять выстрелы, снова крики.