Повести
Шрифт:
– Вер… А Вер… Поедем на рыбалку?..
– слегка заикаясь, сказал он.
– Опять дома худо?
– спросила Вера, и в эту минуту ей вдруг до боли захотелось увидеть Карцева, услышать его голос, смех, шаги… И Мишку, который так похож на Карцева.
Рагозин промолчал.
– Ну что ты молчишь?
– раздраженно сказала Вера.
– Говори что-нибудь!
– Ну поедем, Вер… - тоскливо сказал Рагозин.
Последние полгода ему было очень плохо. В доме творилось черт знает что, и Рагозин опять начал пить. Его отчислили с тренировочных сборов
– Хорошо, - сказала Вера.
– Я буду на вокзале в три часа.
– Нет, Вер… - слабо запротестовал Рагозин.
– Поздно. Давай подгребай к часу… А то опять лодку не достанем. Этот хрыч их в один момент раскассирует… Он за «маленькую» удавится.
– А ты?
– зло спросила Вера и тут же пожалела Рагозина.
Рагозин чуточку помолчал и тихо сказал:
– Давай к часу… А, Вер?..
В понедельник Вера не пришла в клинику. Во вторник тоже. В среду Зандберг сам позвонил к Вере домой. Соседи ответили, что ее нет дома с субботы. В субботу она прибежала раньше, чем обычно, переоделась - будто за город собиралась ехать, - пошарила в почтовом ящике и умчалась, сказав, что ее не будет до завтрашнего вечера.
На кафедре начался переполох. Зандберг звонил в милицию и выкрикивал в трубку свои титулы; ординаторы и ассистенты растерянно припоминали все, что составляло известное им Верино существование, по углам судачили санитарки.
В четверг в клинику пришел пожилой медлительный человек, следователь районного отдела милиции, и три часа опрашивал весь персонал кафедры, а потом предложил Зандбергу вызвать в Ленинград бывшего мужа пропавшей, артиста Карцева. Может, она и не пропавшая? Может, она к нему уехала? Всякое бывает, товарищ профессор…
За два дня до приезда Карцева мать Веры прислала телеграмму, в которой просила Веру встретить их с Мишкой. Они приезжают с дачи. Соседи получили телеграмму и поехали на вокзал. На вокзале старуха заподозрила неладное. Когда дома ей рассказали об исчезновении Веры, она заголосила, забилась головой о стол и протяжными криками стала проклинать свою судьбу, которая ни в чем не дает ей спуску…
Потом пошли совершенно кошмарные дни. Мишку отправили в Лугу, к кому-то на дачу, Карцев и теща часами сидели в серых приемных отделениях милиции в ожидании хоть какого-нибудь известия. И наконец однажды утром услышали, как оперативный уполномоченный кричал в трубку веселой деловой скороговоркой:
– Мне директора цирка! Товарищ директор? Вас беспокоит капитан Банщиков из уголовного розыска! Вас беспокоит капитан Банщиков из уголовйого розыска!.. Да, из уголовного розыска!.. Тут, товарищ директор, у одного вашего артиста, у Карцева, - знаете такого?
– трагическое несчастье произошло… А, вы уже знаете? Так вы не могли бы ему машинку на денек дать, на опознание съездить? Вроде нашли, да сомневаемся… Знаем мы, знаем ваше автохозяйство! Вы ж по сравнению с нами миллионеры! Так, значит, Карцев зайдет к вам!..
– Вы мамашу отправьте домой, - сказал Карцеву капитан Банщиков.- А сами маленько задержитесь… Идите, идите, мамаша.
Капитан чуть было не сказал «и не волнуйтесь», но запнулся и добавил:
– А товарищ… значит, Александр Николаевич вам потом все-все расскажет…
Карцев поднял обессиленную старуху и повел ее к выходу.
– Шуренька, родненький ты мой!..
– заплакала старуха.
– Найди ее, сыночек… Привези ее, какая есть!..
– Да подождите ж вы, мама, - не слыша своего голоса, сказал Карцев.
– Раньше времени…
– Нет… нет… - тихонько выкрикнула старуха.
– Не живая она, не живая! Не живая моя доченька!..
…Это произошло в Лосеве. Может быть, не с ними, не с Верой и Рагозиным, может быть, с «неизвестным иужчиной» и «неизвестной женщиной», но произошло. И именно в ту субботу. И как раз спустя столько времени, сколько нужно для того, чтобы, в час дня выехав из Ленинграда, доехать до Лосева, пройти пешком до Верхнего озера, взять лодку, сесть в нее, выслушать все предостережения уже пьяного лодочника: «Только до быков, храни господь, не доплывать, потому как в проток, под мост затянет - ни в жисть не выгребешь!..» - а затем еще двадцать минут и… все.
– Там два моста, понял?
– сказал капитан Банщиков и нарисовал на клочке бумаги что-то похожее на колбу от песочных часов.
– Это Верхнее озеро… - И Банщиков красивым детским почерком на одной половине колбы написал: «Верхнее озеро».
– А это Нижнее… - И на другой половине написал: «Нижнее озеро».
– Понял? Тут горловина узкая-узкая… Метров пятьдесят.
– Банщиков указал на соединение двух половин колбы.
– Вода из Верхнего озера идет в Нижнее, понял? Какое течение здесь получается теперь, понял? Это же жуткое течение!.. Здесь быки… - Банщиков аккуратно нарисовал несколько крестиков по одной линии, перегородив ими суживающуюся часть Верхнего озера, и вынул сигареты.
– К ним, понимаешь, и приближаться-то нельзя, а они… у тебя спички есть?
– Зажигалка…
Банщиков оживился, повертел зажигалку в руках и спросил:
– Бензину надолго хватает?
– Это газовая… «Ронсон».
– Ну да?
– округлил глаза Банщиков и отдал зажигалку Карцеву.
– Ничего себе уха! Ну-ка, чиркни сам…
Карцев чиркнул, и Банщиков прикурил.
– Откуда такая?
– Из Бельгии.
– Выступал там?
– с интересом спросил капитан.
– Работал четыре месяца.
– Мы тоже в прошлом году в Чехословакии были… Двенадцать дней… От обкома комсомола группа. Тоже здорово было!
Карцев взял в руки рисунок. Банщиков отобрал у него рисунок и снова вооружился карандашом.
– А теперь смотри, - задумчиво протянул Банщиков.
– То ли их течением сюда снесло, то ли понадеялись, что выгребут…
Банщиков перечеркнул горловину двумя коротенькими черточками.
– Это два моста, железнодорожный и шоссейный. На железнодорожном в эту минуту была как раз смена караула, так что, считай, три человека - разводящий и двое часовых - видели все это дело своими глазами.