Повести
Шрифт:
— Кошмар… это не ты… — он ошалело тряс головой.
— Сказал бы сразу, доктор, что я вам приглянулась, — с брезгливой усмешкой уже спокойно проговорила она.
— Нечего морочить голову. Надоели вы мне все, кобели! Проходу от вас нету! Вот напишу в Москву на вашу работу, что пытались меня изнасиловать… Халат порвали, и люди вон, свидетели, в коридоре… Нехай потом разбираются, мне плевать! Ишь! Губы раскатал, а ишшо доктор! — простовато корила она и видела, как побледнел он, испугался, как затряслись его холёные руки и забегали глаза. —
— Э-э, девушка… Извините, ну не шумите, пожалуйста, умоляю вас! Вы действительно похожи на мою первую жену… разительно. Только не пишите ничего, я ведь хотел только помочь вам. У меня дети… положение… Простите, вы поломаете мне всю жизнь!
— А-а, слишком легко хотите отделаться… Сначала лапать, а потом извиняться… Вся больница слышала, как вы кричали, — она повысила голос, — что я спала с вами… Ну, уж этого я не потерплю… — она взялась за ручку двери.
— Я вас умоляю! — побледнев, он словно споткнулся о её взгляд и медленно сполз с кресла, стал на колени, ощущая всем нутром, что это и падение его, и, может быть, самый сладкий миг в его жизни. Такой женщины он ещё не встречал. А язык его, не подвластный его мыслям, сам собой лепетал: — Прошу вас… Я всё, что угодно, для вас сделаю…
Она смерила его презрительным взглядом (нет, это точно не Вероника!), повелев:
— Повторяй… подлюга: «Боже, прости мой скотский грех, научи меня жить в чистоте и совести…»
Он повторял, раздавленный, униженный, но странно — не оскорблённый. Не злость шевельнулась в душе, а, как бы, облегчение и раскаяние. И он испуганно опустил глаза, боясь этой женщины, готовый ползти к её стопам. Неужели рабская натура испытывала сладость от унижения?
Как и когда вышла эта шаманка из кабинета, он не заметил. Только бились в голове её последние слова:
— А туда же… в сауну с правителями… лезешь.
Она закуталась в одеяло на кровати, тело пробирала нервная дрожь. Что делать? Ведь, обязательно расскажет в Москве дружкам, что встретил её или похожую… Проверят… Боже, что делать?
Она промучилась до утра в палате, выписалась и помчалась на попутке из Алдана в Томмот. Пока ехала, какие только мысли не одолевали…
Она знала продажный характер Стаса, его подлость и мстительность. Ведь мог, дурак, и позвонить ночью в Москву. Гляди, как бы сейчас не было в доме гостей с наручниками.
Мелькала за окошком тайга, а у неё испуганно билось в голове: «Лишь бы он был не на рыбалке… лишь бы его застать… увидеть хоть один раз… прикоснуться и нему… Боже, дай силы перенести испытания… дай мне святую волю Твою!»
Как ошалелая влетела она в дом. Дубровин беспечно чинил сети, проворно работал челноком.
— Вставай! Беда! Встретила мужа в Алдане!
Он только невесело крякнул и озабоченно проговорил:
— На чём приехала?
— На попутке, я намекнула шофёру, что, возможно, придётся назад ехать.
— Не
Ты давно просилась. Есть хороший катер и бочка бензина в нем… до Тимптона-реки хватит, а там эвенки.
Через полчаса, с большими рюкзаками и мешком, они незаметно спустились к реке. Дубровин надумал было вернуться ещё за палаткой, но увидел, как к их дому подкатили сразу две машины, из них выскочили четверо в штатском и с разбегу перемахнули ограду.
Он спокойно нажал кнопку стартера. Два «Вихря», отлаженные, как братья, взревели и понесли, точно необъезженные кони.
Катер стремительно летел вниз по течению. Вера тревожно оглядывалась, прижимая к груди, завёрнутую в холстину, икону Спаса…
— Не бойся, сразу не хватятся, куда мы делись. Ведь катер числится за лесхозом… пока разберутся, пока созвонятся, успеем, уйдём… Приготовь оружие на всякий случай. Может, и сгодятся иноземные автоматы для защиты русского золота…
Когда они заскочили в устье Тимптона, поднялись по реке вверх и нырнули в заросшую елями протоку, их догнал низкий рёв вертолёта. Машина промелькнула над елями и ушла вверх по течению.
Разгрузив вещи, они затащили глубже под ели катер, замаскировали его лапником, мхом. Только теперь она заметила, что эта узкая щель в береге вырыта вручную и, словно приготовлена заранее была для этого случая; под сваленными бурей деревьями катер невозможно было найти даже вблизи.
— Какой же ты предусмотрительный, Дубровин, — подивилась она, — это на таких рыбалках ты и пропадал?
— А что делать, — усмехнулся он. — Жизнь такая наша… Они перебрели протоку и ушли распадком на восток.
Выбрались на водораздел, и Дубровин устало присел на валежину.
— Передохнём… Опять бега… Вёрст через пять будет табор эвенков. На них вся надежда. Ладно, крепись, королевна. Мне-то — не впервой… меня и собаками травили, завсегда уходил. Сколь раз в Манчжурию сигал через границу.
Ничё-о… Лишь бы табор эвенков найти. Они мне твердо обещали там стоять. Ведь я и такого случая опасался, что угадают… Готовил запасные пути.
Она шла за ним, прижимая к груди икону и накрест к ней булатную шашку. Она шла за ним с верою.
Через пару недель они были уже за сотни вёрст от Алдана, в дебрях Джугджурского хребта. Где-то там, за поднебесными зубристыми вершинами, плескалось недалёкое Охотское море.
Эвенки так спрятали беглецов в диком урочище, — в потайной избе, что Дубровин, наконец, совсем успокоился и уверенно проговорил:
— Тут нас никакие мировые волки не сыщут, обломают зубы-то и поморозят хвосты. Тунгусы умеют хранить тайну. Я в этой избе бедовал не раз. Тут в скале — пещера. Нашёл у Охотского моря потайную факторию дореволюционных контрабандистов, есть у меня там даже винчестеры американские, новенькие. Отсидимся.