Повести
Шрифт:
Так он и прожил свой век в Измайлове сторожем на заброшенном Льняном дворе; мастерил удочки, ловил рыбу в Измайловских прудах, старался никому на глаза не попадаться, в церковь исповедоваться не ходил; а если его спрашивали, откуда он родом, то отвечал, что из Мурома. Да он и в самом деле был из Мурома.
От него Лёшка слышал множество песен и рассказов про синее море, про белогрудые паруса, про казачьи лодки, про то, как горел город Астрахань на Волге, как казаки уничтожили царский корабль «Орёл» и как славно они пировали. Весной, когда над Москвой шли с северо-востока низкие чёрные тучи, когда на Яузе начинал трещать лёд и ветер сотрясал соломенные кровли в Измайлове, у Лёшкиного отца начинался приступ тоски. Он без
Он тайно играл в казаков. Когда матери не было, он, размахивая самодельной саблей, брал приступом сарай и испускал боевой казачий клич: «Сарынь на кичку!» [7] Затем он врывался в сарай, где испуганно кудахтали куры, и брал в плен хохлатку.
В глубине сарая стояло в пыли и мраке какое-то странное сооружение: это была лодка, но не такая, какие ходили по Москве-реке.
Лодка была узкая, длинная, с красивыми крутыми боками. На ней торчала, упираясь в стрехи сарая, мачта. Реи [8] были обломаны, руль наполовину сгнил. На носу было когда-то выведено золотой краской название, но оно стёрлось. Остался только красно-зелёный нарисованный глаз, который, как казалось Лёшке, светился в темноте. На борту и на остатках рея любили сидеть куры. Лёшка сгонял их, но куры считали эту странную штуку в сарае своей собственностью, тотчас же садились снова и пачкали палубу.
7
«Сарынь на кичку!» — боевой клич волжских повстанцев: приказ команде вражеского судна бросить оружие и бежать на нос («кичку»), чтобы не мешать захвату корабля.
8
Рей — поперечное дерево у мачты, которое служит для крепления прямых парусов.
— Кыш отсюда, хохлатые! — кричал на них Лёшка. — Куда вам, курам, на кораблях плавать! Вы и летать-то не умеете!
Куры быстро моргали, самодовольно глядя на Лёшку: смотри, дескать, какой у нас высокий насест, выше ничего на свете не бывает.
Лёшка взбирался на эту лодку и, прислонившись к мачте, командовал:
— Парус поднять! Смотри в оба — купец идёт! Пищали [9] и сабли изготовь! Правее держи! Ещё правее! Спускай вёсла на воду! Выгребай сильней, братцы, а то уйдёт! А ну, за мной!
9
Пищаль — старинное русское название длинного, тяжёлого ружья.
И Лёшка бросался в бой. Но тут мать приходила к курам, и Лёшке приходилось уходить на двор. Он садился на кучу брёвен и пел вполголоса, глядя на небо.
Так и сейчас. Только мать ушла и Лёшка замурлыкал вполголоса ту же песню, как вдруг перед ним выросли два человека.
Один из них был высокий юноша в зелёном кафтане. На шее у него был повязан белый шарфик, на ногах были сапоги выше колен.
У иностранца на жирных ногах были белые чулки и туфли с пряжками. На голове у него торчала плоская круглая шляпа, словно не надетая, а поставленная на голову.
— Ты кто? — спросил юноша, подбегая к Лёшке стремительной, прыгающей походкой.
— Я сторожев сын, — сказал Лёшка, низко кланяясь странно одетому юноше.
— Звать как?
— Лёшка.
— Ты что пел?
Лёшка покраснел до корней волос.
— Это песня мореходная, — сказал он. — Это про ладьи.
— Я слышал, что мореходная. «Забелелися на кораблях паруса полотняные…» — а дальше как?
Лёшка поглядел на юношу исподлобья. Юноша смотрел не строго. Губы у него сложились в усмешку. Живые чёрные глаза смеялись.
— Ну, что ты молчишь? Не бойся.
— Матушка не позволила таковы песни петь.
— А я позволяю.
Лёшка вздохнул:
— Дальше так поётся: «А не ярые гагали [10] на сине море выплыли, выгребали тут казаки середи моря синего…»
— Казаки?
— Мейнгер [11] Питер, — резко сказал иностранец, — не слушайте эту песню: это воровская песня!
— Отстань, мейнгер! Разве казаки и по морям плавали?
— Ещё как! — гордо сказал Лёшка. — По синему морю Хвалынскому да к дальнему персиянскому берегу…
10
Гагали (гаги) — крупные морские утки.
11
Мейнгер — по-голландски «господин».
— Откуда знаешь?
— Слышал, — многозначительно отвечал Лёшка.
— А дальше? Песня-то как дальше поётся?
— Дальше забыл, — сознался Лёшка.
— Эх ты, певец! А что за сарай?
— Боярина Никиты Ивановича покойного…
— А что там?
— А там хлам всякий.
Куры закудахтали в сарае.
— Курятник, что ли?
— Пойдёмте, мейнгер Питер! — сердито сказал иностранец. — Тут нет ничего примечательного.
Юноша повелительным жестом указал на сарай:
— Открой!
— Не указано открывать, — пробормотал Лёшка, боязливо оглядываясь.
— Кем не указано?
— Царёвы люди не велят.
— А я велю. Ну!
Юноша нахмурил брови. Видя, что Лёшка колеблется, он подбежал к двери и распахнул её. Куры испуганно закудахтали.
— Что это? Что за лодка? Мастер Тиммерман, погляди-ка! Тиммерман подошёл поближе, посмотрел и произнёс не торопясь:
— Это есть бот.
Юноша схватил Тиммермана за руку и почти силой втащил его в сараи.
— Какой бот? Зачем?
— Ходить по воде, — отвечал Тиммерман, брезгливо стряхивая с туфель солому и куриный помёт.
— Это я и без тебя знаю. А зачем у него мачта?
— Ходить под парусами, — сказал Тиммерман, — и не только по ветру, но и против ветра.
— Как против ветра? Врёшь ты, мейнгер! Такого не бывает.
— Не прямо против ветра, — сказал Тиммерман, обиженно надувая толстые щёки и шею, — а вот так…
И он показал рукой, как лавирует бот.
Юноша легко вскочил на борт и потрогал мачту.
— Хороша ладья! — сказал он.
Лёшка стоял в стороне и с опаской поглядывал на кучу рогожи, лежавшую на корме бота. Тиммерман угрюмо смотрел на судёнышко.
— Бот старый, гнилой, — пробурчал он, — плавать на нём нельзя, он утонет. Пусть уж лучше останется в сарае.
— Починить можно! — весело отозвался юноша. — А что там, на корме?
Юноша шагнул в бот. Послышалось его удивлённое восклицание, и он вылез, держа за шиворот какого-то мальчика в грязном потешном мундире. Этот мальчик оказался капитаном Фёдором Троекуровым.