Повести
Шрифт:
Вошли швед и немец. Первым приблизился к царю Ерлезунда:
— Король Карлус поручил мне известить ваше величество, что король польский готовится вести с вами войну.
— Спасибо королю за вести, да то я и сам ведаю… Ты, лекарь, молви, с каким делом пришел.
— Государь! Братья мои и друзья сосланы на север. За верную мою службу молю, государь, их воротить!
— С ворами заедино были! — ответил Шуйский. — Пущай там живут, куда повезены.
— Государь, — сказал Колычев, — а Ивашку Болотникова, мыслю, зря угнали. Человек он смутный, убежит. Его бы тут, в Москве, на цепи держать.
— Верно, человек он смутный! Вор!..
— Вор!.. — скрипнул в тишине нечеловеческий голос.
Все, вздрогнув,
— Вона — судья мудрый! — крикнул царь и часто, с кашлем и слезами, засмеялся. — А и впрямь, чего от вора ждать? Напиши, боярин, в Каргополь: Ивашке глаза вынуть да немного погодя посадить его в воду!
— Царь целовал крест, — тихо проговорил немец и двинулся к Колычеву, — царь целовал крест, дал слово — я сам слыхал!
— Казни-и-им! — протянул боярин и махнул рукою.
— Blut ist nicht wasser! [68]
— Чего молвил? Квасу? — смеясь, переспросил Колычев.
Тогда оба они — Васмер и Ерлезунда, — как по уговору, поклонились и вышли.
Придя на Посольский двор, швед что-то записал в своем дневнике.
«Город — деревянный рубленый, а башен по стенам семь… А тот город строение давних времен; башни строены шатровые, и те башни и городская стена и во многих местах кровли и лестницы, что из города на городскую стену ведут, обвалились…»
68
Кровь — не вода! (Нем.)
Ветер дует с Онеги, гонит на город чахлое мелколесье; дымит снегом близкий, срезанный рекою небосклон. Тут и там торчит из земли окатистый черный валун — скачет в тоскливом раздолье былинный конь-камень. Полозья свистят по льду: каргополы идут Онегою к морю «по соль».
Город уныл. Да и нет его вовсе. Так, едва приметный езжалый путь кружит в поле от избы к избе за ветхой стеною. Глушь. Медвежий закут. Избы рублены из толстого, в обхват, кондового леса, с высокими резными трубами и деревянным коньком.
На берегу, где сложена вываренная соль, солевозы ругают городского сотника Меркула:
— Откупщик! Правды в тебе нет нисколь! С соляной рогожи берешь по три и по пять денег за то лишь, что из саней на берег переносить!
Меркул, кряжистый, с раскосым лицом и мерзлыми — подковой — усами, смеется:
— Шолчи-молчи! Стану править на вас извозное — за брань накину по деньге!..
Ссыльные проходят берегом. Среди них — немцы, взятые вместе с болотниковцами в Туле. Стали у часовни с крестом, увешанным пестрою ветошью, смотрят на реку.
— А побьют они его, — говорит один, — поделом то будет!
— Злой человек! — отзывается седой длинноносый немец. — Жалко, что народ здесь очень смирный.
— Эк ты, брат, все дрожишь! Занедужил, што ли?
— Ничего. Это старость…
И немец машет маленькой, озябшей рукой.
На Онеге и озере Лаче рубят лед. Выколотые многопудовые «кабаны» громоздятся у полыней. В сумерках от зелени льдин отражаются ломкие лучи каргопольских звезд. Дорогою в Пудож бредут на стоялый двор озерные ледорубы.
В жарко натопленной избе сидят каргополы и поморы.
— Господи Исусе Христе! — доносится со двора.
— Аминь! — отвечает хозяин и впускает гостя.
Русая девка в вышитом сарафане собирает на стол. Расставляет пузатые чаши, несет мисы грибов — подъелышей и обабков.
Со двора постучали.
Отряхая снег, в рваных сапогах и тулупе вошел слепец. Молодой, со светлыми прямыми волосами, с дырьями прожженных глаз и опалинами меж бровей.
— На Пудож мне, — тыча клюкою в пол, сказал он, — застыл. Ноги в коленях свело, маленько персты
— Садись, убогий человек! Обогреешься, — может, и старину скажешь?
Лоб его заиграл, краснея и рубцуясь.
— Скажу, люди! Доселе не сказывал, а скажу!..
Его накормили.
— А ты-то не ссыльный будешь? Не с города ли? — спросили каргополы.
Он не ответил. Только жженые рубцы сильней зачернелись на лице.
Хозяин, седой румяный мужик, вздохнул и сложил на животе руки.
За столом перестали есть. Слепец заговорил, прямой и страшный, уходя головою в тень божницы:
А взойдут человечи да на шелом, на гору, А згленут человечи да ино вверх по земли: Чем-то мати земля изукрашена? Изукрашена мати земля тюрьмами, Теми ль хоромами, что о двух столбах с перекладиной…Стало тихо.
— Беглый! Вестимо! — тихо сказал хозяин.
Слепец обернулся на голос, промолчал и снова заговорил:
А взойдут человечи да на шелом, на гору, А згленут человечи да ино вниз по земли: Чем-то мати земля принаполнена? Принаполнена мати земля приказными, Лжою-неправдою мати земля стоит… Протекала река да огненная, От востоку-то протекала да вплоть до западу. Ширина, глубина да ненамерянная. Через огненну реку да перевоз ведь есть. А ишол человечишко, да он зарывчив был. Он и стал у перевозчиков выспрашивать: — А вы молвите, пошто река — огненна — течет? — Отвечали перевозчики: то — издревле. Лютовал-гневовал тут собака-царь. Рыл-метал людей в воду на двенадцать верст. В та поры и стала река огнем-от течь, — Искони-де со дна пышут утоплые… — Отъезжал человечишко за сини моря. А была ему поветерь попутная. Он и в турках был и в латынах живал И повсюду правду искал, выспытывал. Наезжал человечишко вобрат на Русь. А была ему поветерь попутная. Он и стал тут дворян поворачивать. Бояр и приказных поколачивать: — Ты вставай, вставай, безымянной люд! Выдыбай скорея со речнова дна! Ты вэойди-ко на гору, на круг шелом, А зглени, какова мати земля стоит! — Да тут скоро ему и конец приходил. Обступила сила кругом-вокруг несметная, Загасили ему очи — жогом пожгли. Он и сам про себя старину складывал…— Беглый и есть! — сказали в углу. — А хороша старина. Век бы слушал.
— Ну, пойду, — проговорил слепец.
Кто-то сильно затряс ворота. Хозяин, без шапки, выбежал во двор…
— Шолчи-молчи! — послышался в сенях чей-то шепот…
Вошел хозяин.
— Ну, ступай, — сказал он слепому. — Проведут тебя. Человек один с тобой на Пудож идти хочет.
Слепец вышел из избы. Снег захрупал под его ногами. На дворе стоял сотник Меркул.
— Человек вперед пойдет. Ступай за ним! — И звонкое бревно заложило изнутри ворота.