Повести
Шрифт:
— Немножко подкрепимся и снова в путь, — веселил себя и бабая мальчик.
Старый эвенк кивнул, соглашаясь с ним. Он спокойно улыбался, докуривая трубку. Вода в чайнике закипела.
Андрейка снял чайник с огня, поставил его рядом с костром и осторожно высыпал последнюю заварку чая. Самагир, обжигаясь, жадно глотал густой чай. Андрейка разделил мясо и кусочек хлеба.
— Ты, сынок, ешь… тебе нужна сила. Мне-то все равно лежать.
— Не-е, Осип-бабай, нам обоим нужно подкрепиться.
После чая стало веселее, не хотелось покидать этот уютный уголок под развесистым
Самагир сидел разбитый и больной. Он смотрел в огонь и думал, как Андрейка одолеет эту гору. Осип знал всю тайгу, как волчонок знает соски матери. А у этой дороги на гриву знал каждую ямку, каждый бугорочек. Он вдохнул пригоршню дымного воздуха, лившегося от костра, в груди больно кольнуло, пошевелил руками, потом ногами. Все тело кричало от острой боли, просило полного покоя. «Нет, не смогу помочь парню. Скажу, штоб топал домой. Не застанут меня живым, значит, здесь кончится моя тропа, уйдет Оська Самагир к предкам на Нижнюю землю». Он взглянул на мальчика, следившего за ним из-за костра.
— Ондре, сынок, если у тебя не хватит силы вытащить меня на гриву, то ты должен меня бросить.
Мальчик вскочил на ноги.
— Осип-бабай, я тебя не брошу… Тебя оставлять нельзя. Ты же мне сам говорил, что волки нападают на слабых и беззащитных.
— Што верно, то верно, сынок. Но спасая Оську Самагира, загинешь сам. Сядешь отдохнуть, одолеет дрема, и замерзнем оба.
— Нет, я разожгу большой костер, и прокоротаем ночь. Я люблю спать в лесу, — проговорил Андрейка, наливая горячий чай эвенку. — А утром нас разыщет отец.
Самагир отставил чай, темно-медное лицо расплылось в довольной улыбке.
— Э, паря, ты силен духом.
— Ай, нашел сильного… слабак Андрейка.
Эвенк покачал головой.
— Пещеру Покойников даже мужики сторонятся, а ты не спужался, привалил туда один и меня вызволил, — сказал он. В его голосе звучала гордость. — Ты смелый и духом крепкий, Ондрейка.
«И все же ошибаешься, Осип-бабай. Когда я подходил к пещере Покойников, мне было так страшно, что не слушались ноги, а когда у входа в пещеру упал камушек, то я так струхнул, что волосы на голове встали дыбом и по всему телу прошел озноб; не-е, бабай, Андрейка слабак духом», — рассуждал сам с собой мальчик.
— Осип-бабай, а ты чего-нибудь боялся в жизни?
— О-бой, сынок, кто умом рехнулся, тот не ведает страху. Было дело, пужался и я, но не терялся… Придется, може, смотреть в глаза смерти, то не давайся страху в руки, не теряйся, зажми его крепко, тогдысь любой супротивник тебя не одолеет. Так-то вот, доведется встренуть медведя — не пужайся, режь ножом.
Над лесом показался бескровный ущербный месяц.
Где-то за ущельем Семи Волков послышался гул тайги, а рядом с костром зашелестели сухие листья ольхи. Гул быстро приближался. Языки огня будто испугались чего-то и начали кидаться, то вверх, то в сторону.
— Огонь ёхор пляшет. Ветер идет, кажись, за собой ненастье припрет, — старый охотник задумчиво разговаривал с огнем.
— Осип-бабай, пойдем дальше.
— Отдохни, сынок, закон тайги не велит спешить.
Андрейка покорно подчинился
Бешеная пляска пламени и быстро меняющиеся светотени одухотворяют окружающие лесные предметы и наделяют их особой таинственной прелестью. Поэтому Андрейка любит сидеть у ночного костра. Его живое воображение рисует всевозможные картины. Они быстро сменяются, как отдельные кадры в кино. Вот сидят у костра голые, косматые первобытные люди. Увидев огонь, сверкая сердитыми глазами, уходит мамонт. Огромный пещерный медведь притаился за камнем и готов схватить неосторожного человека, а там, за рекой, полосатый тигр вытянулся вдоль свалившегося дерева и терпеливо ждет свою жертву.
Налетел сильный порыв ветра и сбросил с кедра кухту, которая плюхнулась у ног Самагира.
Старик кончил пить чай и спокойно докуривал свою трубку.
— Я… я отдохнул. — Андрейка с нетерпением ждал ответа.
На гриве снова завыли волки.
— Эй, серые паршивцы, не валяйте дурака! Обжоры трухлявые, захотели слопать Оську Самагира. Ха, быстро забыли, што у него есть грозный стрелок, — ругает хищников эвенк.
— Твой «грозный стрелок» готов везти бабая.
— Эх, Ондре, знал бы ты, как мне совестно ехать на тебе.
— А мне хорошо… Я рад, что выручаю бабая из беды.
— Што верно, то верно, от верной погибели спас ты меня. Быть бы мне в Стране Духов… Ладно уж, тащи.
Андрейка натянул лямку, напрягся, чтобы в одном движении сосредоточить свою силу, и сделал рывок. Лыжи нехотя, жалобно взвизгнув, заскользили по дороге.
Протащив тяжелую ношу метров сто, Андрейка остановился. Ниже, по склону горы, между черных стволов деревьев, весело горел костер и манил к себе. А на гриве, куда двигались они, протяжно выли волки, оплакивая павшего своего вожака. Они угрожали человеку с «железной палкой».
Андрейка погрозил им своей централкой и с удвоенной энергией протащил лыжи вверх.
Ветер яростно раскачивал могучие сосны и кедры и гнул в дугу молодые. В пепельном полумраке ночи Андрейка различил движущееся пятно. «Неужели волк?» — мелькнула тревожная мысль. Мальчик остановился и взял на изготовку ружье. Пятно тоже перестало двигаться, потом быстрая тень мелькнула в сторону и исчезла в чащобе тайги.
Мальчик нагнулся вперед, касаясь руками снега, рывком сдернул лыжи и двинулся к тому месту, где стоял зверь. Подойдя, он стал искать следы неизвестного зверя. На заузжавшем снегу он различил козьи копытца. И ему пришла в голову мысль, которая всегда тревожила его: «Куда деваются бедные козы и кабарожки от кровожадной стаи волков? Как спасаются лоси и изюбры от них?»
— Осип-бабай, мы спугнули козу.
— Пошто не пальнул в нее?
— Не успел, бабай… Хорошо, что не успел стрельнуть. Я долго мучаюсь, когда подстрелю копытного.
— У тебя, Ондре, в сердце вкралась бабья мякоть. Надо вырвать ее. Таежник должен быть твердым.
Андрейка снова впрягся и потянул лыжи вверх. Хотел пройти пятьдесят шагов, но отсчитал всего тридцать. Он стал чаще останавливаться, дольше стоял на одном месте и утирал едкий пот, который попадал в глаза, причинял невыносимую боль.