Повитель
Шрифт:
— Ты не плачь, — тихо утешал он, всматриваясь в темноту над озером. — Не всех же убивают на войне. Вернусь…
— Боюсь я — не дождаться мне тебя… — промолвила Дуняшка.
— Ну, ничего, дождешься, если… будешь ждать.
— Господи, о чем ты? — с горечью, с тяжелым упреком воскликнула Дуняшка.
— Гришка Бородин ведь не отстанет, я знаю…
— Да на черта мне он, такой… — Больше Дуняшка не нашла слов.
— Ну, ну… верю. Да и ему гулять недолго. Он ведь чуть помоложе меня.
Потом они долго молчали. Дуняшка всхлипывала
Андрей прижался губами к ее голове, вдыхал теплый запах волос. Сегодня они пахли почему-то сухим душистым сеном.
Андрей долго думал, чем же это она вымыла голову, пока не рассмеялся.
— Ты что?
— Да так. Лопатины сенокос начали. Ты не у них работаешь?
— Два дня уже.
— Вот-вот.
— Чудной ты.
Тяжело пропели спросонья вторые петухи, а Дуняшка и Андрей все сидели обнявшись, все молчали Наконец Андрей проговорил:
— По земле хоть поезжу, посмотрю, где какая жизнь. Федька Семенов рассказывал…
— Да нету, Андрюшенька, нету такой жизни на земле! — воскликнула Дуняшка, уже не раз слышавшая от Андрея о чудесной неведомой стране. — Ты только приезжай живой-здоровый. Уж как нибудь в моей или твоей избушке проживем. Руки-ноги, слава богу, есть у обоих… были бы у обоих, — поправилась она на ходу, вспомнив, куда уезжает Андрей.
— В избушке… Да я знаешь какой домище отгрохал бы тебе, кабы лес был…
Дуняшка ничего не сказала на это, только крепче прижалась к нему.
Начала заниматься заря, синевато просачиваясь сквозь уголок черного неба.
— Ну, прощай пока, — проговорил Андрей, поднимаясь. — Надо хоть часок соснуть перед дорогой.
— Буду ждать тебя, — просто сказала Дуняшка.
— Если чего случится со мной — тогда, конечно… Только чтоб не за Гришку Бородина…
— Ни за кого, кроме тебя, — прошептала она…
Андрей ушел, а Дуняшка не шевелясь сидела на куче хвороста почти до рассвета.
Так никто и не узнал в Локтях, куда девался бородатый цыган. Через месяц в деревню заявился новый коновал — юркий старичонка с деревянной ногой.
Старосте Гордею Зеркалову надо было выхолостить кабана и молодого жеребчика. Заслышав крики коновала, он вышел на улицу, оглядел одноногого.
— А где этот… ну, тот… с серьгой в ухе? — спросил староста, обдавая нового коновала пьяным перегаром. — Не слыхивал?
Одноногий старичонка, уловив дразнящий запах самогонки, торопливо закрутился вокруг телеги, постукивая по земле деревяшкой.
— Это про кого изволите? Прежний коновал, что ли? А бог его знает! Цыган, известное дело — бродяга. Можа, и в Россию подался из Сибири-то. Ищи ветра в поле. Куда идти-то?..
— Сюда, — указал Гордей на дверь конюшни.
Через полчаса коновал кончил работу, сложил инструменты в кожаную, как и у цыгана, сумку, бросил ее в телегу. Получив деньги за работу, потоптался возле старосты, потом вздохнул:
— Эхма! Как говорится:
— Ишь ты, — ухмыльнулся Зеркалов. — Запрокинуть, что ль, охота?
— Оно не то чтоб охота, а… для безвредности. Вишь, с чем валандаться нашему брату приходится…
— Ну, спроси там у кого-нибудь… — махнул рукой вдоль улицы Гордей, хотел пояснить: «У Бородина, мол…», но вовремя опомнился: «Ведь он, староста, должен зорко следить, не варит ли кто самогон в деревне», — и строго взглянул на коновала: — Ну, ну, у нас днем с огнем не найдешь самогонки… Я строго насчет этого…
Увидев подходившего к ним зажиточного мужика Демьяна Сухова, староста поспешно ушел в дом.
— Заворачивай-ка, мил человек, ко мне на двор, — сказал коновалу Сухов. И, щелкнув себя пальцем по горлу, прибавил: — А насчет этого — врет староста. Можно найти… Я укажу тебе адресок.
Когда коновал кончил работу и у Сухова, тот сказал ему, опять щелкнув пальцем по шее.
— К Петру Бородину ступай. Во-он домишко, на том конце улицы, возле избы Бутылкиных…
— Это который Бутылкин? Не тот ли, у которого я утресь коней лечил? Сынишка еще у него, Ванюшкой звать?..
— Он, он… Один у нас в селе Бутылкин.
— Тогда знаю, знаю, — закивал головой коновал. — Пацан вертелся все у моих ног, денег выклянчивал. Ох и въедливый!.. Ну, прощай пока, добрый человек.
— Прощай, прощай… — ответил Сухов, закрывая ворота за коновалом.
Через несколько минут одноногий старичонка остановил лошадь возле Бородиных, зашел в избу и спросил, нет ли чего для сугрева.
Петр, притащив бутылку, осторожно поинтересовался о прежнем коновале. Старик ответил ему примерно то же, что и Зеркалову.
— Вот ведь жизнь-то… — сказал зачем-то Бородин и прибавил: — Я к тому, что заезжал, бывало, ко мне цыганишка-то…
— Ну и ляд с ним, — отозвался пьяный уже коновал. — А теперича я вот заезжать буду…
На этом и забыли в Локтях про старого цыгана. Был, да сплыл…
Глава вторая
1
Петр Бородин месяца полтора никому не показывал, что водятся у него деньжонки, медлил из осторожности. А в начале зимы, когда на твердую, как кость, землю посыпались первые снежинки, неожиданно пришел к Лопатину, который когда-то отказался продать ему водки, и сказал:
— Вот что, Лексей Ильич… Продай-ка несколько десятинок земли.
Конечно, землю купить можно было бы и весной — ведь ни пахать, ни сеять зимой не будешь, — но это ждать еще несколько длинных-длинных месяцев. А у него млело сердце при мысли, что он, Бородин, — хозяин облюбованного участка земли, принадлежащего пока лавочнику. Где тут утерпеть до весны!..