Повод для паники
Шрифт:
Арбитр также отправился вместе с нами. Само собой, тучный Санада не стал даже пробовать шагать в одном темпе с облаченными в интерактивные доспехи крепышами. Хатори вышел из затруднительного положения древним азиатским способом – приказал телохранителям соорудить ему из кресла и труб что-то наподобие паланкина. Тащили паланкин двое «Всадников», включивших «форсбоди» на полную мощность и потому не испытывающих при транспортировке тяжелого пассажира особых затруднений. Со стороны наша процессия напоминала шествие восточного султана, только без верблюдов, знамен, опахал, экзотических одеяний и прочей соответствующей эпохе атрибутики. Да и Хатори мало чем походил на султана, разве что комплекцией.
Дядя Наум перестал бояться наших грозных попутчиков, однако все-таки предпочитал
Я готов был зааплодировать Каролине Наумовне, способной без боя укрепить свой авторитет среди реалеров. Но воздержался: не мой стиль – публично хвалить учеников. Распекать за ошибки – другое дело; это полезно. Однако ругать Черную Гарпию было пока не за что. Она не грубила старшему, она лишь показывала, что не станет молча сносить никчемные комментарии в адрес своих «симпатичных и упругих» частей тела.
По расчетам, путь до штаб-квартиры маршалов должен был занять у нас полтора-два дня. Затратили мы все три: дядя Наум и Хатори нуждались в регулярном отдыхе. Нам в «форсбоди» можно было вообще обойтись без промежуточных дневных привалов – шагай да шагай себе на здоровье: в интерактивных доспехах силы расходовались предельно экономно. Не будь с нами арбитра и Кауфмана, мы бы достигли цели за пару двенадцатичасовых бросков, но двое пожилых людей вынуждали нас двигаться в умеренном темпе и делать через каждые три часа короткие передышки. Глядя на восседавшего в паланкине Санада, трудно было поверить, что арбитр тоже устает, однако такой способ передвижения казался удобным только с виду. Боссу постоянно приходилось сидеть так, будто он проглотил палку – одно неловкое движение, и он мог вывалиться из шаткого паланкина, даже несмотря на крепкие руки носильщиков. Балансирование отнимало у арбитра почти все силы. Но как ни крути, а идущему пешком Науму Исааковичу было все равно тяжелее, пусть и шагал он налегке, разделив свою драгоценную бумажную поклажу между мной и дочерью.
К вечеру первого дня пути мы наткнулись на крупную банду фиаскеров – куда большую по количеству, нежели та, что гнала меня и Кауфманов по площади. Фиаскеры облюбовали для обитания широкую эстакаду. Позиция ими была занята стратегически выгодная. Пролегающая над инсконом эстакада являлась единственным пешеходным переходом между кварталами на участке в несколько километров. Легко угадывалось, чем занимались здесь фиаскеры. Сложенные у перил коробки с продуктами и выпивкой, а также небольшие очереди запуганных граждан, столпившиеся у противоположных концов эстакады, указывали, что фиаскеры возродили одну из традиций эры Сепаратизма, а именно – взимание дорожной пошлины. Из всех способов добычи пищи ублюдки выбрали самый простой. Им очень хотелось съесть рыбку и при этом, что вполне логично, не замочить ноги. Но вопреки древней истине, все у фиаскеров складывалось весьма удачно. Причина успеха крылась лишь в количестве и наглости тех, кто не желал лезть в воду.
Была ли плата за проход по эстакаде справедливой или нет, мы не выяснили, поскольку платить все равно не собирались. Выйдя на эстакаду с оружием наперевес, мы направились к пропускному пункту, не сбавляя шага и деликатно отстраняя к перилам выстроившихся в очередь граждан. Они же вылупились на нас, как на спустившихся с небес божеств. Можно было сразу определить, кто считал нас добрыми богами, а кто – злыми. Правда,
Но наиболее прозорливыми оказались все-таки те, чье любопытство пересилило страх и кто вопреки инстинкту самосохранения не сбежал с моста. Им, как стервятникам, довелось учинить славный «пир на костях», оставшихся на эстакаде после нашего столкновения с фиаскерами. Сами мы подбирать трофеи отказались, потому что не испытывали пока нужды в продовольствии.
– Эй, «сибиряки», что за дела?! – возмутился вышедший нам навстречу верзила с гипертрофированной мускулатурой (парень раньше наверняка злоупотреблял бодистимуляторами) и явно атрофированными мозгами. – Какого черта вам здесь надо? Мы не суемся на стадиум, и вы не суйтесь в наш район! Проваливайте отсюда – это наша территория! Или платите по закону, как все, – у нас такой порядок!..
Шедший первым Ахиллес в ответ не произнес ни слова – просто ухватил верзилу за горло и при помощи гиперстрайка швырнул его через перила вниз с полукилометровой высоты.
Фиаскеры были готовы сопротивляться; скорее всего, они даже атаковали бы нас, позволь мы им это – сотня воинственных, вооруженных чем попало людей давно лишилась чувства страха. Но мы были начеку: едва Ахиллес весьма убедительно объяснил фиаскерам, что мы не вступаем в переговоры, как «Всадники» направили оружие на остальных и дали по ним короткий беспорядочный залп.
Свистнули парализаторы, награждая многочасовыми судорогами тех, кто угодил под их излучение. Пролаял пулемет, успевший за две секунды прострелить ноги почти полудюжине врагов. Ампулы кальтенвальтера покрыли бирюзовой коркой еще двух фиаскеров – оба они должны были умереть через несколько минут от удушья. Истошно завопил и заметался между товарищей объятый огнем фиаскер, обращенный в живой факел одним из наших файермэйкеров. Приятели попытались сбить с несчастного пламя куртками, но тот, обезумев от боли, со всего маху налетел на перила, перекувыркнулся через них и последовал за вожаком.
Но больше всего бед натворила автоматическая ракетница самого Ахиллеса, излюбленный «самум» которого остался в арсенале. Капитан «Всадников» стрелял последним и целился наверняка. Врезавшаяся в толпу фиаскеров ракета разметала всех и вся в радиусе пяти метров, но воздействие ее этим не ограничилось. Турнирные ракеты не разлетаются на осколки, а поражают противника исключительно ударной волной. Однако в данном случае вышло по-иному. Угодивший в зону поражения хлам, из которого банда соорудила на эстакаде заградительные барьеры, с силой разметало во все стороны. Обломки заграждения покалечили множество оказавшихся поблизости фиаскеров, так что после ракетного выстрела число жертв нашей короткой атаки возросло почти вдвое.
Чувство командной солидарности заставило и меня выхватить из кобуры «метеор». Я даже отыскал для себя цель, но так по ней и не выстрелил. После того как прогремел взрыв, любая стрельба уже была излишней – банда в панике ретировалась, а стрелять во вражеские спины я не испытывал ни малейшего желания. Каролина тоже держала «самум» на изготовку и, напряженно прикусив губу, хладнокровно наблюдала за происходящим.
Кэрри и ее отцу было нелегко. Увиденная ими воочию экзекуция произошла всего-то в десятке шагов от них. Но Кауфманы крепились и не отводили глаз от ужасающей картины. Только дядя Наум едва заметно покачал головой, осуждая столь жестокие методы превентивной борьбы. Высказывать протест во весь голос он не осмелился, хотя ему явно хотелось это сделать. Кауфман стерпел, поскольку чего-чего, но терпения у него имелось в избытке. Я уже не сомневался, что Наум Исаакович и его дочь выдержат все тяготы – на удивление жизнестойкие ребята, пусть иногда и склонны проявлять сугубо человеческие слабости…