Поводырь
Шрифт:
Так и меня эта ситуация устраивает. Держаться меня будут казачки. Жилы за меня рвать. Потому что как с новым господином выйдет, только Богу известно, а я – вот он. Самые крепкие отношения всегда основаны на взаимном интересе. Это не я придумал. Психолог сказал, к которому мы с бывшей перед разводом приходили. Он про супружеские отношения говорил, но это к чему угодно подходит.
Поговорил с Кухтериным. Честно сказал – чего хочу и к чему это приведет. Прислушался к настоятельным рекомендациям совести и объяснил, чем это может грозить ему лично. Слава богу, ранен ямщик был в бок, а не в голову, – минутой спустя оценил свое участие в операции по дезинформированию вероятного
Подумал: это сколько же нужно обобрать ульев, чтоб всю губернию свечами снабдить?! Вспомнил про керосин. Попытался припомнить, как его делают. Все сводилось к примитивнейшему самогонному аппарату. Осталось найти нефть в промысловых количествах и не слишком глубоко. Те месторождения, что я знал и до которых мог дотянуться, находятся на глубине больше двух километров. Приказал себе запомнить – поинтересоваться у инженеров, на какую глубину сейчас бурят.
Долго лежал просто так, прислушиваясь к далекому лаю собак и стрекотанию телеграфного механизма. Понял, что засну и забуду о нефтяных дырках. Пришлось вставать, зажигать свечу, искать, куда записать. Потом – чем записать. Потом – куда положить, чтоб не забыть. Сна не было ни в одном глазу, так что сел к столу и из подручных материалов сварганил небольшой блокнотик. Такой, чтобы в карман удобно было складывать. К нему присовокупил карандаш с надписью на немецком: «карандаш». Похихикал: это боши специально для России подписали или сами тупят? Если для нас, то почему не по-русски? Еще раз хмыкнул, когда вспомнил, что вроде как и сам теперь не совсем представитель титульной нации.
Лег. В голову продолжала лезть всякая чушня. Телеграф уже просто бесил. Принялся придумывать способы борьбы с революционной агитацией. Плавно съехал на методы борьбы с самими революционерами. Особенно с профессиональными. Теми, что за свою деятельность от организации жалованье получали. Профессор прямо соловьем заливался, описывая их героическую борьбу и лишения. Как они, бедные, по Лондонам да Цюрихам лишения терпели! Причем как деньги от спонсоров или от экспроприаций кончались, так они домой норовили приехать. Вроде как для встречи с рабочими и крестьянами. Обычно эти встречи заканчивались свиданиями на тайных квартирах с депутатами от корпуса жандармов. Идейные страдальцы за свободу униженных и угнетенных радостно сливали тайной полиции друг друга, единодушно записывались в осведомители, получали очередной транш по бюджету охранки и возвращались к заграничным лишениям. Потому во время Февральской революции Жандармское управление и его архивы сожгли в первую очередь. Не то чтобы вожди восставшего народа боялись всплывшего компромата – мало ли чего наймиты мирового империализма навыдумывают, – просто с соратниками неудобно бы вышло.
Потом шутки кончились – началась Мировая война. А во время войны идеологическая борьба почему-то воспринималась самодержавием более нетерпимо. Жандармам настучали по разным местам и запретили подкармливать эмиграцию. Представьте, сидите на Лазурном Берегу, и тут хоп – ваши карточки аннулированы банком. Кредит закрыт. Извольте оплатить счета, милостивый государь! Мялись-мялись революционеры, да и решили: проще изменить доктрину борьбы, чем научить организм питаться два раза в месяц. И тут же продали новую идею германскому генеральному штабу. За большие деньги, между прочим!
Все-таки талантливые махинаторы подобрались в этой ВКП(б). В двадцать первом веке идеи вообще перестали чего-либо стоить. А они черкнули пару строк – и, куда там незабвенному
Выходит, недостаточно перерезать каналы финансирования этих бестий. Нужно сделать так, чтобы быть революционером стало невыгодно. Умные же люди, должны понимать намеки. Вот и намекнуть, а не поймут – так и мордой тыкнуть: иди работай, горлопан пархатый! Или к Лерхе в каменоломни поедешь, пятилетний план за два месяца выполнять… Я даже и официальным душегубом побыть согласен, если это хоть вполовину сократит количество агитаторов.
Кстати! Труд каторжников обходится дешевле всего…
Наверное, я тоже, как и Безсонов, улыбался во сне. Снилось мне, как Ленин с Троцким подрались из-за пайки. А верный соратник Дзержинский схватил кайло – да по морде. По козлячьей очкастой морде…
Впервые, сколько себя помню, проснулся с отличнейшим настроением. Гинтар уже, наверное, с час шаркал по горнице, а я и не слышал. Все уже умылись, попили чаю и собрались. А я все сны разглядывал. Ну и ладно. Имею право. В конце концов, это они со мной едут, а не я с ними.
Дежуривший у дверей Евграф поделился новостями:
– Вот все не слава богу, вашство, у ентих телекрафитов! Всю-то ноченьку бегали тудысь-сюдысь, тудысь-сюдысь! То станционное начальство в ихню избенку, то механик к етному. Топ-топ-топ! Топ-топ-топ! Ну, не давали, ироды, глаз сомкнуть. Уж не война ли? Вы б, батюшка генерал, поспрошали. Не дай господь, случилось что?
– Угумс, – мурлыкнул я. Нужно было напустить на себя грозный вид и идти к телеграфистам – отдавать приказ о задержании гражданина Караваева К. И. А я улыбался, как плюшевый мишка, и ничего с собой поделать не мог.
Было чувство, словно сегодня ожидает меня очень важный и сложный экзамен. Только я его совершенно не боялся, ибо готов был как никогда. Все выучил, все запомнил, даже шпоры написал на всякий случай. И даже больше того – был уверен: экзаменаторы знают меньше моего.
Злобный Гера напомнил, что не позже как к полудню будем в Каинске. Городишко-то так себе, и до пяти тысяч жителей недотягивает. Но по меркам пустынной Сибири – крупный окружной центр. Культурная, административная и торговая столица куска земли с Голландию размером. И вот там придется встречаться с людьми. Да не затюканными почтмейстерами, а с губернскими чиновниками и купцами – знатными передовиками капиталистического труда.
Он волновался куда больше меня, мой бедненький Герман Густавович. Это для него все впервые. Это он понятия не имеет, как общаться с шишками на ровном месте и углублениями на неровном. А мне давно уже наплевать. Я с Президентом разговаривал тет-а-тет. И кресло сумел сохранить, и лишнего не наобещать. А то были случаи…
Поймал нужный настрой. Одернул расшитый мундир, накинул шубу на расправленные плечи и шагнул в телеграфную халупу.
– Э-э-э… Как тебя там…
– Здравия желаю, ваше превосходительство!
– Да-да… Любезный! Как там этого… Городничего каинского?
Вскочивший с места при моем вторжении механик как согнулся в раболепном поклоне, так и замерз. Лица видно не было, а очень хотелось.
– Что вы там бубните, милейший! Извольте смотреть на меня, когда говорите!
– Павел Петрович Седачев, титулярный советник, – глазки масленые, хитрые. Ленинский прищур. Выражение лоснящегося рыла: «Я что-то знаю, но тебе не скажу». Отлично! Предводителя ассасинов недоделанных полиция на месте уже не застанет.