Поводыри на распутье

Панов Вадим Юрьевич

– Вот и замечательно. – Щеглов растянул губы в вежливой улыбке. – Будем считать, что дело закрыто.

* * *

анклав: Москва

территория: Болото

«Кантора братьев Бобры»

семейная жизнь требует терпения и взаимопонимания

– Надень ожерелье, красавица! – щедро предложил Митроха. – Клянусь, оно тебе пойдет.

– Какая прелесть!

Обнаженная Лика вскочила с кровати, схватила украшение, чмокнула канторщика в щеку и направилась к зеркалу.

– Мит,

помоги застегнуть.

– С удовольствием.

Бобры пристроился сзади. Послышалось негромкое хихиканье женщины. Сидящий в кресле Хосе кисло поморщился.

Происходящее раздражало испанца. Его приняли не в гостиной, а в спальне. Причем если небритый канторщик все-таки соизволил прикрыть чресла, натянув шаровары, то Лика демонстративно осталась голой. Не стесняясь, трясла полными грудями и вертела задницей. Хороша супруга, нечего сказать. И ее воркование…

– Дорогой, это настоящие изумруды?

– Разумеется, – подтвердил Митроха.

– И сертификат от ювелирной фирмы есть? – поинтересовался Хосе.

Вопрос остался без ответа.

– Мне кажется, это старинная работа.

– Двадцатый век, милая.

– Осталось от бабушки? – съехидничал испанец.

– Ты мою бабушку не тронь, – рекомендательным тоном произнес Бобры. – Я ее помню – святая женщина.

– Я просто так спросил. Из интереса.

– Просто так в Анклавах даже кошки не родятся, понял? Только за деньги.

– Чего ты грубишь? – нахохлился Родригес.

– Хосе, – лениво произнесла Лика, не отводя глаз от своего отражения в зеркале. – Замолчи, пока ОН тебя не заткнул. Или ты не понимаешь, что здесь тебе Мартин не поможет?

Кошелев остался на первом этаже канторы, в холле, в компании боевиков. Да даже если бы он сидел за дверью, то вряд ли вступился бы. Не тот случай.

У Родригеса заходили желваки, но обиду он проглотил. Не ответил.

Зеленые камни превосходно смотрелись на смуглой коже испанки. Митроха поцеловал женщину в шею, погладил грудь – Лика чуть улыбнулась, – отошел от зеркала и плюхнулся в кресло. Зевнул. Почесал подбородок. Снова зевнул и потянулся:

– Непростая выдалась ночь.

Хосе, который отлично видел темные круги вокруг глаз Лики, промолчал. Митрохе понравилась покладистость собеседника. Канторщик заложил руки за голову и ухмыльнулся:

– Ты не думай, приятель, мы полночи другими делами занимались – арабов мочили… А, чтоб меня! Извини, забыл, что ты тоже араб.

И заржал над собственной шуткой.

– Я испанец, – хмуро сообщил Родригес.

– Да вы, европейцы, все на одно лицо.

Женщина вернулась на кровать и устроилась на подушках, приняв весьма соблазнительную позу.

– Лика молодец, – продолжил Бобры. – Из «молотка» шарашила – не всякий мужик так сможет.

– Не думал, что ты кровожадна, – заметил Хосе.

Госпожа Родригес улыбнулась и переменила положение бедер, открывая Митрохе более занимательный пейзаж. Господин Родригес изо всех сил делал вид, что происходящее его ничуть не задевает.

– Как вы считаете, Митроха, карнавал не отменят?

– Из-за чего? – удивился канторщик.

– Так ведь бунт.

– Ну, постреляли, ну и что? – Бобры в очередной раз зевнул. Родригесу, говоря откровенно,

давно надоело разглядывать луженую глотку и золотые зубы канторщика, но, будучи человеком воспитанным, а главное, благоразумным, он воздержался от замечаний. – Пойми, Хосе, бунт, он ночью был. И вчера тоже. А карнавал – сегодня. Люди год ждали. Верхолазы тысячи юаней на костюмы потратили. Актеров со всего мира согнали, певички там, танцовщицы, проститутки. Все как положено сделали, вложились конкретно… Так что Мертвому башку снесут, если он хотя бы предложит отменить Бал. Думаешь, почему безы так оперативно действовали и даже нашу помощь приняли? У них приказ был: чтобы к утру о бунте помнили только репортеры.

– А как же безопасность?

– Обеспечат, – махнул рукой Митроха. – А потом, кто рискнет бузить? На карнавале столько народу деньги делает, что отморозков разных, типа террористов, или грохают заранее, или конкретно предупреждают: создадите проблемы – серьезно пожалеете.

– И всегда было тихо? – уточнил Хосе.

– Лет пятнадцать назад фанатики из Фронта Независимости Бургундии бомбу взорвали, – припомнил Бобры. – Так их всем обществом мочили. Мы, стало быть, тута, кого нашли. А Мертвый гонцов по всему миру слал. Нету с тех пор Фронта. Не осталось. – Гыгыкнул. – Пропала Бургундия на хрен.

– Радикально, – задумчиво протянул Родригес.

– А к чему ты этот разговор завел?

– Беспокоюсь, – пожал плечами испанец. – Бунт все-таки.

– Расслабься…

– Мит, милый, ты мне подаришь это ожерелье?

– Если заслужишь, – отозвался канторщик.

– Что я тебе, собачка, что ли? – надула губы Лика.

– Ты гораздо лучше, – не стал скрывать Митроха. – Я собачек не трахаю. – И выбрался из глубокого кресла. – Поболтайте тут, я скоро.

Едва за Бобры закрылась дверь, Хосе перестал сдерживаться. Гневно посмотрел на раскинувшуюся на кровати жену и процедил:

– Шлюха!

– Бабник!

– Тебе не кажется, что это уже слишком?

– Кто бы говорил!

– Ника наша наложница, – набычился Хосе. – Мы вместе обсуждали ее приглашение, и ты не была против.

– Тогда не была, – уточнила женщина.

– Тебе нравилось спать с ней, – напомнил Родригес.

– В последнее время она трахается только с тобой!

– Ревнуешь?

– Ты постоянно унижаешь меня!

– А ты? – прорычал испанец. – Думаешь, мне приятно знать, что тебя всю ночь имел грязный уголовник?! – Он вскочил на ноги, хотел приблизиться к жене, возможно, схватить ее за руку, но Лика стремительно отодвинулась от мужа в дальний угол кровати и прошипела:

– Закричу.

Хосе замер:

– Ты серьезно?

– Вернись в кресло.

Мужчина подчинился.

– Мы вернемся к этому разговору позже, – жестко произнесла Лика. – Сегодня праздник, и я хочу как следует повеселиться.

– С этим мордоворотом? – угрюмо спросил Хосе.

– Во всяком случае, он меня хочет.

– Потому что ты самая настоящая шлюха, и твое место в борделе «Трех обезьян», – жестко произнес Родригес, глядя прямо в глаза жены.

Митроха, наблюдающий за семейной ссорой через коммуникатор, в который шло изображение с установленной в спальне видеокамеры, довольно усмехнулся.