Повседневная жизнь англичан в эпоху Шекспира
Шрифт:
В карты и кости — типичное занятие жуликов на ярмарках и в тавернах — играли и дома. Тогда мошенничество не считалось столь тяжелым преступлением, как сейчас, поскольку сэр Хью Платт упоминает об одном своем удачном изобретении — о кольце, украшенном крохотным зеркальцем, с помощью которого можно было видеть карты противника. При этом он утверждает, что кольцо создано для защиты от шулеров, но, судя по всему, такая вещь могла подвигнуть на мошенничество и своего обладателя.
Самыми распространенными карточными играми были: тридцать один, дурак, Primero, Gleek, Pope July (азартная игра, о которой почти ничего не известно). В Primero, одной из самых любимых игр королевы, карты имели троекратную стоимость, каждому игроку раздавали по четыре карты, и целью было собрать карты одной масти, как флэш
В это время в Англии возникла еще одна карточная игра, до сих пор очень популярная в сельской местности, — вист. Тогда эта игра называлась Triumph — «триумф», от чего впоследствии образовалось слово trump — козырь. До этого для козырей существовали названия Tiddy, Tumbler, Tib, Tom, Towser. Колоду карт называли pair или deck, а для валета использовали слово jack — эти термины и сейчас употребляют в Канаде и Соединенных Штатах.
Число разновидностей игры в кости превышало даже число карточных игр. Во время игры мошенники обчищали приезжих в тавернах и на постоялых дворах, особенно в Лондоне. Торговля поддельными костями (которые в избытке производили узники тюрьмы Маршалси, а также, вероятно, тюрем Флит и Клинк) шла весьма оживленно. Там делали кости, на которых во время игры одни комбинации выпадали очень часто, а другие не выпадали вовсе. Среди них попадались кости под названием «cater-trey», что означает «три и четыре» (эти числа никогда не выпадали), «пять-два», «шесть-один» и их противоположности, так называемые фальшивые «три-четыре», «пять-два», «шесть-один». Существовали кости, к одной из граней которых прикреплялась невидимая щетина, которая влияла на результат. Contraries[98] — это кости со смещенным центром тяжести, для чего в них заливали свинец, их еще именовали Fullams или Fulhams (Fulham — место с дурной славой, где собирались жулики и мошенники). Кроме того, были кости со сточенными фасками и выпуклыми гранями, кости со скошенными плоскостями, кости с неверной разметкой, которыми невозможно выбросить некоторые суммы очков.
Трудно сказать, жульничали ли елизаветинцы во время домашней игры в кости или карты. Но это вполне вероятно, учитывая их образ жизни, поскольку, если верить некоторым источникам того времени, жулики и прохиндеи составляли половину населения Англии. Естественно, те, кто не был одарен криминальным талантом от природы, обучались в специальных школах для мошенников и воров. Мало кто из почтенных граждан мог чувствовать себя в безопасности в толпе.
Однако угроза быть обворованным и обманутым не удерживала людей от посещения ярмарок и разных шоу. Елизаветинцы просто обожали ярмарки. Регулярно по всей стране проводились народные празднества: разгул перед Великим постом во вторник на Масленой неделе, Духов понедельник, двенадцать дней от Рождества до Крещения с Повелителем Беспорядка, который был главой рождественских увеселений и многими считался чуть ли не воплощением дьявола. Конечно, были и менее грандиозные праздники и ярмарки регионального и местного характера. Хэллоуин — кельтский Новый год — был скорее сельским праздником, и его больше отмечали на западе и севере страны с тминным печеньем и нырянием за яблоками.
Праздник Первого мая первоначально праздновали в основном в сельской местности, хотя даже в Лондоне молочницы обвивали цветами свои ведра и танцевали на улицах. В каждой деревне устанавливали майское дерево, украшенное цветами и лентами, вокруг которого танцевали мужчины, женщины и дети. В некоторых районах страны этот украшенный цветами шест устанавливали на переднем дворе, как мы сейчас новогоднюю елку. Дети ходили от дома к дому, распевая
С поразительной нелогичностью, но достойным похвалы национальным рвением англичане сохранили празднование Первого мая не как пережиток языческого прошлого, но как день, посвященный Робину Гуду и деве Марион. Таким образом, стрельба из лука и танцы-морески[99] были частью празднества. Кроме этого, на праздник устраивали настоящее пиршество, там были и спортивные игры для желающих поломать кости, и много музыки.
Именно музыкой англичанам удалось поразить весь мир. Живопись и скульптура эпохи Елизаветы не смогли достичь уровня европейских мастеров Ренессанса, но англичане считались одной из самых музыкальных наций в мире. Королева тоже обладала поразительным музыкальным дарованием. Этот талант она унаследовала от своего отца и, о чем часто забывают, от своей матери Анны Болейн. Источники того времени сообщают, что Мария Тюдор, хотя была и менее музыкальна, чем Елизавета, уже в три года развлекала игрой на верджинеле[73] «трех высокопоставленных французских джентльменов»(78). Один из них заметил, что она «играла легко, быстро и с большим изяществом».
Тогда музыка была народным и семейным искусством в полном и истинном смысле этого слова. Средний житель той эпохи мог исполнить партию в недавно написанном изысканном мадригале с такой легкостью, которая изумила бы современных исполнителей мадригалов. В особняках и менее роскошных домах хозяева помещали музыкальные инструменты и ноты, чтобы гости могли развлечь себя музыкой, — подобно тому, как мы теперь кладем журналы, кроссворды, триллеры и ставим телевизоры. Лютню тогда можно было купить даже у парикмахера. Весьма распространено было послеобеденное пение, когда вместе собирались члены семьи, гости и слуги. В сельских гостиницах — а английские постоялые дворы были очень хорошими, чистыми и предоставляли хорошую еду и обслуживание — хозяин заведения, гости, местные помещики, йомены и их семьи собирались вместе и проводили несколько часов, распевая песни с таким умением и наслаждением, что иностранцы поражались как уровнем мастерства, так и демократичностью собрания.
Какой бы город или деревню ни посещала королева, самая важная роль в празднествах отводилась музыке. Однажды во время ее визита в Норидж был приготовлен музыкальный сюрприз, чтобы подбодрить королеву, когда она будет покидать город. Возле реки вырыли огромную яму, замаскировав ее зеленой тканью и ветвями. Когда Елизавета проезжала мимо, внезапно появились речные нимфы, обратившиеся к ней со стихотворными речами, и в то же время в укрытии заиграли музыканты, так что казалось, будто музыка исходит из земли. К сожалению, начавшийся в тот момент жуткий ливень немного испортил предполагаемый эффект и затопил сидящих в углублении музыкантов.
Любовь к музыке сочеталась с любовью к танцам. Танцевали все. Елизавета была столь страстно увлечена танцами, что поговаривали, будто Кристофер Хэттон был обязан своим продвижением по службе исключительно умению танцевать. Это общее заблуждение несправедливо как по отношению к королеве, так и к Хэттону. Возможно, что впервые в поле зрения королевы он попал благодаря мастерству танцора, но Елизавета была далеко не глупа. Она высказывала благосклонность придворным, но своих министров и служащих судебного ведомства выбирала столь безошибочно, что они умирали, оставаясь у нее на службе. Когда Лейстер, приревновав к Хэттону, предложил познакомить Елизавету с учителем танцев, который, по его уверениям, танцевал еще лучше, чем Хэттон, она ответила: «Фи! Я не собираюсь смотреть на вашего человека — это его работа!»
«Она получает огромное удовольствие от музыки и танцев, — писал де Месс своему королю Генриху IV в 1598 году. — Она сообщила мне, что принимает, по крайней мере, шестьдесят музыкантов; во времена ее юности она превосходно танцевала и сочиняла мелодии и музыку, а затем собственноручно их исполняла и танцевала. Это доставляло ей такое наслаждение, что она отстукивала ногой ритм во время танца ее фрейлин. Королева делала им замечания, если ей не нравился танец, и, без сомнения, сама в совершенстве владела искусством танца в итальянской манере танцевать возвышенно».