Повседневная жизнь Голландии во времена Рембрандта
Шрифт:
После того как прихожанам читали отрывок из Библии, на кафедру поднимался проповедник. Свое выступление он начинал с обыденных сообщений — о торгах местных купцов, мелких происшествиях в квартале. Затем следовала сама проповедь. Опираясь на Священное Писание, оратор читал нравоучения, написанные ярким, образным языком, не стесняясь каламбуров и вставляя в речь пословицы и поговорки. «Слова проповедников, — иронически замечает Симон Стевин, — так же прикипают к сердцу, как парша к овце». {55}
Предмет проповеди мог касаться как общественной жизни — за исключением чистой политики, — так и поведения отдельных лиц, будь то даже весьма влиятельные люди. Менторские наклонности народных проповедников подталкивали их к тому, чтобы осуждать любые проявления роскоши и любви к удовольствиям по-детски наивно,
Но праведный гнев не всегда направлялся на столь ничтожные предметы. Одно время осуждалось ношение драгоценностей. На протяжении всего столетия реформатская церковь устанавливала свои правила в том, что касалось общественных нравов, через выступления проповедников, работы теологов, решения синодов и советов. Однако вне узкого круга верующих влияние такой цензуры не было заметно. Но к 1660 году ей все же удалось придать нидерландскому обществу относительную внешнюю строгость. Некоторые обличения основывались на буквальном восприятии Библии. Меры, направленные на борьбу с эпидемиями, отвергались в силу высказывания: «Господь сохранит Вас от напастей чумы». Случалось, крестьяне отказывались от лекарств, считая их прием оскорблением божественной силы Провидения. А патриархальные представления о морали настраивали верующих против любых развлечений.
Церковь никогда не уставала воевать с театром. Даже школьные постановки вызывали нарекания. Козни церковников привели к снятию с показа великолепной пьесы Вондела «Люцифер» после двух представлений. Городские власти далеко не всегда разделяли предрассудки консистории, но необходимость жить в мире с Церковью заставляла их идти на запреты и меры, унижающие достоинство свободомыслящих граждан. Когда в 1668 году комедианты французской королевы испросили у принца Оранского право играть в Гааге, консистория направила к будущему Вильгельму III делегацию с требованием, чтобы он наложил запрет. Принц уперся. Дело уладили полюбовно: французам запретили ставить фарсы и скандальные пьески, давать представления во время службы, а плату за вход удвоили.
К танцам отношение было не лучше. Бывало, накануне свадьбы кто-либо из церковного совета направлялся к жениху и невесте, чтобы упросить тех отказаться от танцев в день бракосочетания. Когда в университет Франекера был приглашен на работу учитель танцев, среди проповедников поднялся такой крик, что дело пришлось рассматривать в Генеральных штатах. В июле 1640 года синод Южной Голландии вынес постановление не допускать к Святому причастию лиц, запятнавших себя посещением бала или переодеванием на маскараде.
Проповедники поносили табак и кофе. Не без основания они выступали против народных праздников, сохранивших память о католических торжествах — Дне святого Николая, святого Мартина, Крещении, Масленице. Под давлением церкви городские власти шли на уступки. Так, в 1607 году в Делфте была запрещена традиционная для Николина дня продажа пряников и фигурной выпечки; в 1657 году муниципалитет Дордрехта попросту отменил этот праздник. Даже ярмарки выглядели в глазах некоторых ортодоксов ненавистным наследием папистского идолопоклонства: разве корни их не лежали в старых престольных праздниках? Во многих местах накануне праздника читали нравоучения, призванные напомнить, каким соблазнам подвергнутся на нем христиане. Избрание королевы мая считалось не менее предосудительным.
Если вся жизнь подпадала, таким образом, под церковные каноны, то воскресенье — день Господа и веры — регламентировалось еще строже. Проповедники замахивались даже на загородные прогулки, ведь «отдых предназначен не для удовольствия плоти греховной». {56} Поэтому воскресенье было воистину ужасным. Замирала торговля, не проводился ни один платеж, не принимался ни один вексель. Закрывались театры, пустели улицы (за исключением нескольких минут перед началом службы). Из дома выходили только, чтобы отправиться в церковь: так, утром, около восьми, затем после полудня, в сопровождении учителей или учительниц по мостовой семенили школьники. По возвращении наставники спрашивали своих учеников, хорошо ли те слушали проповедь. В Амстердаме на время службы закрывали городские ворота. Чуждые столь ревностного усердия в служении Богу, богатые
Несмотря на давление, которое проповедники оказывали на общественную и личную жизнь, они не образовывали отдельный класс священнослужителей. По всей стране их бы набралось не более двух тысяч. {57} Будучи выходцами из небогатых слоев общества, они сохранили присущие им нравы и образ мышления и не могли избавиться от чувства собственной неполноценности в отношении аристократии. В первые годы Реформации чувствовалась большая нехватка священников. Проповедников и преподавателей катехизиса приходилось набирать чуть ли не из первых встречных — бывших монахов, светских добровольцев, не имевших необходимой подготовки (такие местами встречались почти до 1650 года). Интеллектуальный уровень служителей культа долгое время оставлял желать лучшего. Когда в 1575 году при Лейденском университете открылся теологический факультет, профессоров потребовалось выписывать из-за границы. Но еще много лет прихожане большинства деревень жили без пастора. Получение знаний, требовавшихся от будущего проповедника, было длительным и довольно дорогостоящим процессом. Обучение молодого человека начиналось в «латинской школе» или частным образом, у настоящего священника, для которого уроки составляли значительную статью дохода, и немало их готовили к поступлению на факультет: шесть, восемь, а то и десять учеников за раз. В целях облегчения подготовки кадров священнослужителей центральное правительство основало в 1592 году в Лейдене в качестве факультета Школу Штатов, в которую принимались бедные студенты, питавшиеся и обучавшиеся теологии за счет государства или городов. Эта Школа, которой был придан штат репетиторов, образовывала центр подготовительного обучения и впоследствии переросла в семинарию реформатской церкви. Вслед за тем теологические факультеты стали открываться по всей стране. Закончив курс, новоиспеченный священник регистрировался в церковном совете родного города и, сдав экзамен, получал право на отправление службы. Как полагалось, он устраивал банкет, который в деревнях мог вылиться в народное гулянье и часто вынуждал беднягу влезать в долги. Все протесты советов против этого обычая не смогли ничего изменить.
Большинство священников жили на грани бедности. Не получая ни подношений прихожан, ни церковной десятины, они относились к категории средних или мелких служащих. Размер жалованья определялся церковным советом. В гронингенской глубинке, где умели считать деньги, ставки были наиболее справедливыми — 28 мер ржи и примерно 75 гульденов звонкой монетой в год. В Дренте случалось, что жалованье выдавали исключительно натурой. А жить было надо, и жизнь порой становилась несладкой, особенно когда в доме семеро по лавкам — реформатские священники имели право жениться. Часто проповедник становился писателем, целителем, а то и трактирщиком; жена содержала лавку. Борясь таким образом за хлеб насущный, он должен был помнить о своих прямых обязанностях — пище духовной для прихожан: отправлять службу, читать проповеди и посещать больных. {58} В городах помимо священника совет содержал ризничего, которому доверялось открывать и закрывать двери, звонить в колокола, следить за часами, прибирать церковь, выгонять из нее собак и шумящих детей.
Плохое материальное обеспечение священников компенсировало их социальное положение. Окруженный почетом и особым уважением политических властей проповедник сидел на официальных банкетах выше эскулапов. В больших городах, как пишет аббат Сартр, он ходил в своем черном плаще по правой, приподнятой стороне мостовой, предоставив жене идти по левой, низкой. {59} То была настоящая привилегия, поскольку в этих краях было принято как раз обратное.
Потомки протестантских беженцев из Геннегау и французской Фландрии пребывали в лоне «валлонской церкви», у которой не было догматических противоречий с протестантизмом. Ее отличие состояло в литургических традициях: служба велась на французском языке, пасторами были французы, бельгийцы или швейцарцы. С 1606 по 1699 год, в подражание Школе Штатов, валлонская церковь содержала собственную бурсу для семинаристов, направляемых учиться на теологический факультет. Благодаря возникшей моде ей удалось найти сторонников и среди аристократии, представители которой охотно принимали участие в работе ее руководящих органов — Школах Древних и Школах Дьяконов.