Повседневная жизнь Монпарнаса в Великую эпоху. 1903-1930 гг.
Шрифт:
В августе 1914 года Артур Краван исчез. Скрывая свое германофильство под антиимпериалистическими высказываниями, он не собирался надевать на себя униформу Ее Грациозного Величества. Попав неведомыми путями в Италию, он смог добраться до Барселоны… через Балканы. И там, в 1916-м, снова встретил Мари Лорансен и ее мужа-немца. У Кравана не было за душой ни гроша, и ему в голову пришла злополучная идея: памятуя о своих спортивных подвигах, он бросил вызов чернокожему Джеку Джонсону, чемпиону мира в тяжелом весе… Тот принял его, увы, всерьез, и с первого удара отправил несчастного в нокаут под негодующие вопли зрителей, ожидавших настоящего боя. Краван без стеснения получил причитающиеся ему деньги и отправился в Нью-Йорк, где Марсель Дюшан, Штиглиц и Мэн Рей проводили «Салон независимых американцев», что в действительности являлось первой демонстрацией «дада». По этому случаю Краван решил произнести одну из своих «лекций», исполняя свои коронные трюки. Но если револьверные выстрелы, задающие словам ритм, никого не удивили в стране, где курок спускается по любому поводу, то выходка со сниманием штанов на сцене, напротив, вызвала бурное волнение норковых манто и опешивших перьев… Его приключения закончились где-то в голубых водах Мексиканского залива,
Открывшийся сначала на бульваре Монпарнас и украшенный в монмартрском духе, этот кабачок затем уступил свое место «Жокею» и перекочевал в дом 231 по бульвару Распай, экстравагантно названный «Академией Камелеон». Жалкая академия со старомодными представлениями… За три франка ностальгирующие по прошлому получали скромное угощение и… поэмы графини де Ноай в исполнении прыщеватых подростков. «Акне, твой мягкий взгляд печалью затуманен…» С программой позволял ознакомиться выходивший два раза в месяц «Пари-конферанс», прообраз «Недели в Париже».
В 1927 году, не без участия Мерсеро, возникла другая культурная организация - «Клуб монпарнасских художников», тоже не получившая признания. Мероприятия клуба носили ретроспективный характер, оказались совершенно не ко времени, и это еще сильнее подчеркивалось соседством «Ротонды» и «Дома», где бился пульс современной артистической жизни. Неудачливый «клуб теней» прекратил существование как раз в тот момент, когда свои двери открыл «Купель». Монпарнас символистов - журнала «Стихи и проза», поэтов в «мушкетерских» фетровых шляпах и с бантами-галстуками - канул в вечность.
Глава третья
КОКТЕЙЛЬ «ПАРИЖСКОЙ ШКОЛЫ»
К 1910 году определились роли: шансы Монмартра иссякли, с Холма ушли художники авангарда, питавшие отвращение к шаблонному искусству и лжеартистическим кабаре, рассчитанным на провинциалов и иностранцев. Все это отдавало Мюрже и не могло удовлетворить тех, кто предпочитал негритянок Джоконде и жаждал при случае пририсовать ей усы. Старинный городок мельниц, городок Ренуара, Тулуз-Лотрека, Дега и Ван Гога обезлюдел; остались лишь Утрилло - дитя улицы Пото, Хуан Грис - слишком бедный, чтобы переехать, и несколько живописцев, полухудожников, полубродяг и полнейших пьяниц: Депаки, Тире-Бонне, Жорж Делав…
Все же остальные собрались на Монпарнасе и в «колониях» Плезанса, Монсури, Вожирара. Дерен покинул улицу Турлак и надолго устроился в доме 13 по улице Бонапарта, напротив двора Школы изящных искусств. Ван Донген выбрал для себя одну из мастерских дома 33 по проспекту Данфер-Рошро. Неприкаянный Модильяни совершил путешествие от студий на Фальгьер до «Улья». Пикассо, ненадолго остановившись на бульваре Распай, поселился на улице Шелшер, напротив кладбища, в новом доме с лифтом - роскошью, приводившей в восторг его друзей. Причиной переезда явилось не только исключительно тонкое чутье, подсказавшее ему, что современное искусство переметнулось именно на Монпарнас, но также стремление оказаться подальше от вспыльчивой Фернады Оливье - его большой любви «розового периода», которую он не так давно оставил. Новая страсть художника - очаровательная, хрупкая и элегантная Марсель Гуель, бывшая любовница Маркусси; он называл ее Евой, подразумевая, что она была единственной женщиной его жизни… Марсель мучилась кашлем: вскоре она умерла от туберкулеза, оставив безутешного Пикассо в одиночестве. Возможно, она была единственной женщиной, заставившей страдать поглощенного искусством Синюю Бороду.
К спустившимся с Монмартра художникам, уже освоившимся среди монпарнасской публики благодаря посещениям «Клозри де Лила», накануне 1914 года присоединились иностранцы, привлеченные ярким светом французской артистической жизни, маяками которой представали импрессионисты и фовисты, а полюсами - Осенний салон и зал Кай ботта в музее Люксембургского сада.
В огромном потоке иностранных художников следует выделить различные течения. Вечно все искажающая легенда расскажет в основном о художниках, приехавших с Востока, в большинстве своем еврейского происхождения. Но это полная нелепица: среди выдающихся имен Монпарнаса можно назвать лишь Шагала, Сутина, Цадкина, Кислинга, Липшица, Архипенко, Мане-Каца и Сюрважа. Их намного опередили скандинавы и немцы. Последние составляли сплоченную колонию, превратившую «Дом» в некоторое подобие клуба. Самые известные из них - Ганс Пюрман, Мейер Граф, Гец, Флештхейм, Отто фон Ватген - располагали значительными средствами, что позволяло Аполлинеру, склонному к преувеличениям, считать их миллионерами. За исключением поэта Франца Гесселя и торговца картинами Вильгельма Уде, их доходы в основном происходили от сотрудничества с «Симплициссимусом», мюнхенским юмористическим журналом - немецкой версией «Доходного места», который они снабжали рисунками в парижском духе. Журнал процветал и щедро платил своим сотрудникам. Это и были те самые немцы, рождественским вечером 1905 года целой делегацией явившиеся на Северный вокзал встречать Паскена - одного из знаменитостей «Симплициссимуса». И чтобы весело провести праздничную ночь, они сразу привели его на Монпарнас. На Монпарнас, где в двадцатые годы он станет одним из владык бессонных ночей.
В начале войны большинство немцев из «Дома» вернулись в Германию. Некоторые из них необычайно усердствовали, публикуя статьи и подписывая заявления, направленные против Франции и французского правительства. Однако по заключении мира это не помешало
Разделявшая с ними «Дом» скандинавская колония издавна обосновалась на левом берегу. Вероятно, ее можно считать старейшей, поскольку в конце XIX века в ней уже состояли Стриндберг и Мунк. Перед войной в ее рядах числились такие небезызвестные художники, как Дирикс, Нильс де Даррель, Пер Крог, Остерлинд, Пальм, Ульман, Серенсен… Но привлекало их сюда вовсе не то же, что других иностранцев. В отличие от русских или поляков, кому во Франции нравился вольный дух и отсутствие расовых гонений, скандинавы приезжали в Париж учиться, совершенствоваться. И когда считали себя достаточно подготовленными, возвращались на родину, чтобы творить там и обретать признание. Потому, наверное, они плохо известны во Франции, ведь для того, чтобы увидеть их произведения, зачастую прекрасные, нужно отправиться в Осло, Стокгольм или Копенгаген.
К этой достойной эмигрантской публике можно присовокупить еще англичан, на довоенном Монпарнасе их было немало. Цадкин, приехавший сюда в 1909 году, назвал район Вавена «английским кварталом». Англичане держались в тени и лишь один раз дали повод к разговорам, когда принимали миссис Пэнкхорст, знаменитую суфражистку, находившуюся тогда на вершине своей политической славы.
В период с 1910 по 1930 год на Монпарнасе жили художники самых разных национальностей, и он вполне мог бы стать зародышем Лиги Наций. Многие имена теперь принадлежат легенде: мексиканец Диего Ривера, чилиец Ортис де Сарате (Аполлинер называл его единственным парижским патагонцем), находившийся с Модильяни в его последние минуты; японцы Койанаги и Фудзита. Последний обустроил свою мастерскую на улице Деламбр по-японски: татами, подушечки, низкий лакированный столик, бумажный фонарик, гигантский чайник… И, конечно, Модильяни, еврей из Ливорно, и его единоверцы, прибывшие из восточных гетто, причем зачастую при весьма неприятных, даже драматических обстоятельствах. Так, скажем, Кремень пересек русско-немецкую границу незаконным образом в группе беженцев с помощью платного проводника. В основном эти люди были одеты, словно нищие, буквально в лохмотья. «Нет ли у вас вшей?» - спросил по-немецки пограничник у Шагала. Он сам рассказывал об этом, не очень весело посмеиваясь. На Монпарнасе творили и такие художники, которые, живя там, не принадлежали непосредственно к монпарнасскому кругу. Де Кирико проживал на улице Кампань-Премьер в крохотной мансарде, куда как-то пришли посмотреть его метафизические полотна Аполлинер и Пикассо, которые были просто потрясены. Бранкузи в своей студии, находившейся в тупике Ронсен, знаменитом в связи с делом Стейнлена, вел традиционный, но очень странный для парижан образ жизни румынского крестьянина. Наконец, Мондриан, расположившийся в «пастеризованной» квартире, полностью выкрашенной в белый цвет, в доме с облупившимися стенами на улице дю Депар; все окна в его квартире были с матовыми стеклами, и белый бумажный тюльпан в одном из них извещал о присутствии в доме женщины.
Образование «Парижской школы»
Надо отметить, что прибывавшие в Париж художники стремились вовсе не на Монмартр, хоть он и расположен рядом с Северным и Восточным вокзалами, а на Монпарнас, поскольку там уже обосновались их соотечественники. Они надеялись найти у них если не помощь, то хоть какую-нибудь поддержку, пока немного не пообвыкнут, что без знания языка представлялось довольно сложной задачей. Гостиницы были слишком дороги и неудобны для художников, поэтому все они через несколько дней после прибытия находили себе крышу над головой в разных уголках проспекта дю Мен, улиц Фальгьер и Булар или же подальше - в «Улье» Вожирара. Они собирались в кафетериях перекрестка Вавен: из такого смешения рас и культур здесь и зародилась так называемая «Парижская школа».
По поводу ее образования кое-что нужно уточнить сразу. В последнее время к «Парижской школе» стали относить и французских художников, и тех, кто приехал во Францию даже после Второй мировой войны, чьи принципы, опыт и техника не имеют ничего общего с творчеством Сутина, Шагала или Модильяни, истинных основателей «Парижской школы». Рядом с ними также нельзя ставить художников и скульпторов, приехавших в то же время, но примкнувших к фовистам, кубистам или абстракционистам.
И еще: принято слишком тесно увязывать понятие «Парижской школы» с Монпарнасом. Этот район прославили не иностранные художники, они стали лишь одной из составляющих его успеха. Как мы уже выяснили, на Монпарнасе с начала века писатели и художники объединялись вокруг «Клозри де Лила». Напрашивается вопрос: как могли эти бедные боязливые евреи, опасавшиеся полицейских придирок по поводу своего не совсем законного проживания и чувствовавшие себя в Париже, словно на необитаемом острове, сыграть сколь-нибудь существенную роль в обретении Монпарнасом всемирной известности? Большинство из них не имели образования и по-русски говорили так же плохо, как по-французски; хорошо изъяснялись они лишь на идише. Шагал, к примеру, открыл для себя русскую литературу только после войны, когда Воллар заказал ему иллюстрации к «Мертвым душам». Что касается Сутина, в конце жизни он утверждал, что не знает русского языка… И это действительно так: с идиша он сразу перешел на французский. По приезде в Париж он представлял собой совершенно дикого человека, и Модильяни, взявший его под свою опеку, учил его обращаться с вилкой… и носовым платком. До тех пор он ел только с ножа и сморкался пальцами. Одно из редких исключений составлял Цадкин, получивший хорошую школьную подготовку. Он очень быстро освоил французский язык и культуру страны, настолько, что смог участвовать в поэтическом конкурсе наравне с Реймоном Радиге. Невежество или одиночество заставляло их пугливо группироваться в «Доме» или чаще в «Ротонде», где к ним возвращалось душевное равновесие благодаря собственной ничтожности. Сколько же было этих не совсем законных ревнителей искусства? Сотня, не больше, если верить перечню, опубликованному Андре Варно и Ильей Эренбургом [16] . Несравнимо мало по сравнению со сборищами, в то же самое время проходившими в «Клозри де Лила» вокруг Поля Фора.
16
Andre Warnod. Les Berceaux de la jeune peinture, Albin-Michel. Paris, 1925. Ilya Ehrenbourg. Les Annees et les Hommes, Gallimard. Paris, 1962.