Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков

Андреевский Георгий Васильевич

Для оправдания нищенства создавались легенды. Рассказывали, например, о том, как нищие устроили одному богатому грешнику мост из копеек, которые он в своё время подавал нищим, из ада в рай.

Вообще, ни в одном, даже захудалом, европейском городе не было такого громадного количества нищих, как в нашей Белокаменной, нигде они не приставали так назойливо к прохожим на улицах, как у нас. В середине 1880-х годов, когда после одиннадцати ночи с трудом можно было найти извозчика, а к полуночи заканчивалась работа в модных магазинах и у портных, на улицах появлялись мрачные группы, одетые в отрепья. Завидя их, люди переходили на другую сторону. Полиция выгоняла нищих из города в одни ворота, а они возвращались в него через другие. В Черкизове находился их «Нищенский трактир». Там тоже были грязь, смрад, и становилось страшно от такого скопления лохмотьев, страшных лиц и физических уродств. Не получая должного отпора, нищие наглели. В апреле 1905 года это заставило московские власти издать постановление «О запрещении вымогательства подаяния на улицах и сбора пожертвований в частных квартирах с применением угроз и насилия к их хозяевам». Сделано это было не случайно. Нищие едва не в лицо совали людям на улицах, или стучась в квартиры, какие-то ненужные, дешёвые вещи, требуя их купить.

В 1896 году господа Синицкий и Раевский занялись исследованием московских нищих. И что же показали исследования? А показали

они то, что две трети нищих — мужчины, большая часть из них — молодые, а нищенки-женщины в большинстве старые. Немногим более половины нищих — крестьяне, 40 процентов — мещане и 6 процентов — выходцы из привилегированных классов. В прошлом большинство нищих — чернорабочие. Были, конечно, среди них и переписчики, и конторщики, и сапожники, и башмачники, и фабричные рабочие, и кухарки. Нищенствовали в Москве и жители окрестных деревень и городков. Эти ходоки и просители просили на похороны бедняков, на невесту, на погорельцев и пр.

Нищенство являлось одной из неразрешимых московских проблем. Об этом говорила статистика. Если в 1885 году в существовавший тогда Комитет по разбору и призрению нищих полиция доставила более трёх с половиной тысяч просящих милостыню, то в 1904-м таких лиц в Москве было задержано свыше двенадцати тысяч, а ещё не менее шести тысяч от полиции улизнуло. В 1906 году в городе количество нищих, по меньшей мере, удвоилось. В связи с этим было учреждено постоянно действующее Совещание по борьбе с нищенством. Действенных мер для ликвидации этого бедствия совещание так и не придумало. Оставалось утешать себя тем, что и раньше, начиная с царей Петра и Ивана, борьба с нищенством не имела успеха. Действительно, в 1691 году вышел царский указ, которым предписывалось на первый раз нищих ссылать туда, откуда пришли, а во второй — бить кнутом и ссылать в сибирские далёкие города. В указе говорилось о том, что «на Москве гуляющие люди, подвязав руки, тако ж и ноги, а иные глаза завеся и зажмуря, будто слепы, хромы, притворным лукавством просят на Христово имя милостыни, а по осмотру они все здоровы…». Когда Пётр I стал править единолично, он повелел ссылать нищих не в сибирские города, а на каторгу. Женщин направляли в шпингауз [34] , детей били батогами и отправляли на суконный двор и иные мануфактурные работы. Помимо наказаний, нищих регистрировали, разыскивали их помещиков и хозяев, а найдя, штрафовали на 5 рублей за каждого нищенствующего. Штрафовали и тех, кто подавал милостыню. При Екатерине II в Петербурге и Москве были учреждены работные дома для нищих. Однако успеха эта затея не имела. Дело в том, что работные дома не знали, чем занять нищих, и те, окончательно разленившись в их стенах, выходили на волю ещё более неспособными к труду. Полиция в борьбе с нищенством была для государства плохой помощницей, уж больно не хотелось ей возиться с этой грязной публикой. Кое-кто тогда пришёл к выводу, что бедность и нищенство разные и даже противоположные понятия, что действительная бедность не нищенствует и, наоборот, нищенство в Москве не бедствует. Эту точку зрения разделяли не все. В 1889 году борьбой с нищенством решила заняться городская дума. Главным, по её мнению, в борьбе с нищенством должны были стать вовлечение нищих в трудовую деятельность и благотворительность.

34

Прядильный дом.

Именно в этом ключе прозвучало выступление попечительницы «Пресненского городского попечительства о бедных» Марии Александровны Новосильцевой на одном из собраний этого попечительства в самом начале XX века. «Все мы видим, — сказала Мария Александровна, откашлявшись, — что улицы Москвы буквально наводнены толпой просящих милостыню и нам надо, прежде всего установить принцип, исходя из которого, городское самоуправление кого-то должно поддерживать, кого-то нет. Мне кажется, что как ни горячо сердце Москвы, всех оно согреть не может…»

Приняв эту печальную истину и поправив на носу пенсне, Мария Александровна продолжала:

«С одной стороны, Москва пользуется пришлым элементом из провинции, богатеет от этого прилива сил и денег и обязана нести в связи с этим определённые тяготы, связанные с этим преимуществом. Однако она не может оделить милостыней и работой всех без разбора, в том числе и приезжих из других городов. В этом случае она будет грешить против коренных своих жителей. Положение создаётся безысходное. По своим временным правилам попечительства мы не должны оказывать пособия тем, которые менее двух лет живут в Москве… Что касается хулиганов и пьяниц, то этот элемент надо удалять из столицы. Нам надо установить границу благотворительной и трудовой помощи. Неспособных к труду надо выдворять обратно немедленно, а трудоспособных безработных, ищущих работу, выдворять по истечении определённого срока…» («За что, тётенька?» — так и слышишь в ответ на это «надо».) «К сожалению, — продолжала попечительница, — выселение чаще всего не достигает цели: выйдет бедный в одну заставу, вернётся в другую. Прилив бедных и жаждущих труда из провинции всё будет расти, и нам надо начать планомерную борьбу против этого явления… Эта наступательная сила пришлого элемента, нуждающегося в Москве, как кормилице и поилице, превратится в лавину, которая задавит, задушит Москву, и тогда Москве придётся высылать на голодную смерть, на бесприютное существование пришлый элемент». Жуткую картину ближайшего будущего нарисовала мадам Новосильцева в своём докладе. Самым же жутким оказалось то, что картина эта была не так далека от истины. Прошло несколько лет, и нищих в Москве стало больше, чем подающих милостыню.

Тогда же, в начале XX века, членов попечительского общества ещё занимали философские проблемы нищенства, а поэтому Мария Александровна в своём выступлении не обошла и эту проблему. Она сказала: «Вопрос о нищенстве сложен по своей психологии. Можно ли и надо ли допускать в принципе элемент просящих милостыню на улицах, на папертях церквей, в ограде монастырей, кладбищ? Конечно, с высококультурной точки зрения ответ получится отрицательный… Но надо считаться с психологией русского народа вообще и москвича в частности». Тут докладчица сослалась на историка Ключевского и привела следующую цитату из его статьи «Добрые люди в Древней Руси»: «Древнерусское общество любовь к ближнему находило прежде всего в подвиге сострадания к страждущему… Человеколюбие на деле значило нищелюбие. Благотворительность была не столько вспомогательным средством общественного благоустройства, сколько необходимым условием личного нравственного здоровья: она была больше нужна нищелюбцу, чем нищему… Древнерусский благотворитель, „христолюбец“, менее помышлял о том, чтобы добрым делом поднять уровень общественного благосостояния, чем о том, чтобы возвысить уровень собственного духовного совершенства… „В рай входят святой милостынею“, — говорили в старину. — „Нищий богатым питается, а богатый нищего молитвою спасается“». Перенеся обычаи Древней Руси в современность, она продолжала: «Надо прибавить к этому то значение, которое русский народ приписывает молитве нищих „за упокой души“, и нельзя не чувствовать,

что душевная психология подаяния милостыни — это фактор, с которым надо считаться и поныне, и вряд ли закон имеет право удерживать руку, подающую милостыню, и прекратить эту душевную потребность жителей Москвы. Её не надо бы пресекать, но надо бы упорядочить самоё дело — удалив его безобразные проявления — процедив всех, нуждающихся в милостыне, и выпустив на улицу только тех, которые её поистине заслуживают». Слово «процедив» лично у меня вызывает особое восхищение, поскольку упрощает поставленную ею же задачу до чрезвычайности. Так и представляешь, как на улицы Москвы члены попечительского общества выпускают весёлые ватаги нищих, удостоенных этой чести. Чтобы понять, откуда у наших попечителей взялись такие оптимистические идеи, надо ещё немного послушать докладчика. И вот тут мы услышим, как Мария Александровна заехала (как это нередко случается у нас с интеллигентными и мыслящими людьми) в Европу. Она вспомнила Берлин и рассказала о том, что в городе этом она встречала на улицах бедных, на одежде которых имелся ярлычок со словами: «С разрешения городского управления и полиции». Люди эти не протягивали руки к прохожим, не хватали их за одежду, как у нас, и не просили «Христа ради». Наоборот, они сами предлагали им купить у них спички и прочую мелочь, однако им подавали милостыню. При этом все были довольны: нищие тем, что не унижали себя просьбами, а берлинцы — отсутствием на улицах нищих. Здесь Мария Александровна почему-то забыла о том, что при введении таких порядков наши люди будут лишены удовольствия одаривать милостыней страждущих, протягивающих к ним свои немеющие длани. Но это её не остановило. Она пошла дальше. «Нищие, — сказала она, — должны подвергаться постоянному контролю и носить, кроме ярлыка, или ещё лучше значка попечительства, книжку с номером, по которой всегда можно было бы проверять их личность, и опросным листом со всеми необходимыми данными». Прекрасная мысль! Нищие со значками на груди, как это прекрасно, ну а с удостоверениями и говорить нечего! Не нищие, а какие-то собиратели материальных излишков с населения! Интересно, долго бы продержались такие нововведения? Сдаётся мне, что нет. Вероятнее всего, пропили бы нищие свой значок, а книжки потеряли бы из-за отсутствия в лохмотьях карманов, а вернее всего, выбросили бы их или употребили на другие нужды. Единственным документом, удостоверяющим личность бродяг и нищих в России, могло служить клеймо на лбу или, в крайнем случае, татуировка с приведением анкетных данных, однако допустить в начале XX века такого проявления средневековья интеллигентные люди, естественно, не могли. Вот и слонялись по Москве, пугая приличную публику, золоторотцы и хитровцы, обитавшие в трущобах. К началу нового, XX века в городе имелось три бесплатных ночлежных дома: дом Городского общественного управления, дом братьев Ляминых и дом имени Белова, а спустя десять лет их стало шесть. Один из них, «Брестский», около Брестского вокзала, был построен на деньги М. Ф. Морозовой, а другой, шестиэтажный, в 1-м Дьяковском переулке, близ Каланчёвской площади, имени Ф. Я. Ермакова был построен на деньги этого самого Ермакова. Ночлежников в них кормили на деньги благотворителей или просто устраивали платные обеды для желающих помочь бедным. При этом часть платы, внесённой за обеды, направлялась на питание ночлежников, для которых обеды были как платные (за 5 копеек), так и бесплатные. На обед ночлежникам давали щи и кашу. За ночлег в Ермаковском доме брали 6 копеек с человека, и тем не менее он был всегда переполнен. Там была организована трудовая биржа. В довоенное время (до 1914 года) среди обитателей ночлежных домов проводилась вакцинация от заразных болезней, а в ожидании эпидемий для них устраивали бесплатное посещение бань.

На Хитровке ночлежного дома, как такового, не было. Там просто, в разных домах, находилось 170 ночлежных квартир, жизнь в которых стоила копейки. Рабочие ночевали в основном в Ермаковском ночлежном доме. На Хитровом же рынке они селились в домах Ярошенко и Румянцева, но не в «Кулаковке» — самом грязном дне Хитровки. О жизни в одной из таких ночлежек А. М. Горький написал пьесу «На дне», благодаря которой в нашей стране любой, даже малосведущий в иностранной литературе школьник мог процитировать Беранже: «Господа, если к правде святой мир дорогу найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!» Эти слова в пьесе произносит спившийся актёр — персонаж без имени, отчества и фамилии. Он мечтает вылечиться от алкоголизма.

Вопрос о лечении этого добровольного недуга Мария Александровна Новосильцева также затронула в своём докладе и, как оказалось, на уровне самых передовых идей. Она предлагала лечить алкоголиков внушением, психотерапией, водой, электричеством и, наконец, создать специальную колонию для алкоголиков под Москвой. Горьковский Актёр, к сожалению, не дождался этого светлого дня и удавился на пустыре. Тем пьеса и закончилась. Не дождались его и многие другие российские алкоголики. Жизнь же продолжалась, и количество алкоголиков в стране только увеличивалось. Белая горячка в России стала национальным заболеванием. Один больной, как сообщали газеты, в состоянии умопомрачения, вызванного белой горячкой, даже вырвал себе оба глаза.

Проще, чем вылечить алкоголиков, было накормить нищих. В 1891 году миллионер Рябушинский открыл в своём доме, в Большом Голутвинском переулке, бесплатную столовую для бедных. При этом приказал своим сторожам, чтобы они во двор его дома обедающих не пускали. И вот сюда, в Большой Голутвинский переулок, с утра и до обеда (с 10 до 13 часов), чтобы не тратить свои копейки в какой-нибудь харчевне Дурындиной на Хитровке, стали стекаться нищие, завсегдатаи ночлежек, со всей Москвы. Жители переулка сразу почувствовали на себе последствия поистине евангельской доброты миллионера. Сообщить о них они не замедлили городскому голове Н. А Алексееву. И вот что они писали: «Нищие, в числе нескольких сот человек, занимают тротуары и часть мостовой, ширина которой 5 сажен… Толпа их, нередко едва прикрытых грязными лохмотьями и с папиросами во рту, заражает миазмами, особенно в весеннее и летнее время, весь переулок и, пользуясь всяким случаем, поднимает непристойную брань, ссоры, доходившие не раз до драк Жители в это время предпочитают не пользоваться теми частями своих помещений, которые выходят в переулок Для отправления естественных надобностей, ожидая обедов, вследствие отсутствия при столовой необходимых приспособлений, нищие останавливаются у стен и заборов наших владений, от чего воздух ещё более заражается и не может поддерживаться необходимая для здоровья и требуемая полицией чистота». Начальство на жалобу не ответило, а Московское попечительское общество о бедных сообщило большеголутвинцам, что им предложено собирать нищих не в переулке, а во дворе дома благотворителя. Миллионеру Рябушинскому общественники об этом сообщать побоялись, очевидно, опасаясь, что старик их за такие «распоряжения» может палкой побить.

Слабой попыткой занять как-то безработных в Москве было открытие в ней в 1838 году так называемого «Работного дома» с различными мастерскими. В начале 90-х годов XIX века в нём работало 100–150 человек. Находился он в Харитоньевском переулке. Расширение его в последующие годы, конечно, сыграло свою положительную роль, но проблемы безработицы в Москве не решило. Здесь постоянно пребывала армия бродяг, тунеядцев и просто несчастных, выбитых из жизни по своей или чужой вине, людей.